– Кончай! Я тоже на своем месте облажался, блин. Ты кричал «Игна-а-ат», когда выпал из машины или раньше?
– Раньше, когда дверцу открыл... – Виктор приутих, пригорюнился. Следующая фраза далась ему с трудом, через силу. – Струсил я... на помощь тебя позвал... Меня выдернули из тачки, а я... я и не сопротивлялся, как на землю грохнулся. Думал, абзац настал, на хер рыпаться...
Виктор замолчал. Игнат дал ему перевести дух и спросил деловито:
– А дальше? Повязали тебя и?..
– И отнесли в особняк, в комнату на втором этаже, ту, где нас староста вчера принимал, кисель предлагал. Мать его в печенку-селезенку. Мерзавец! Псих контуженый!..
– Ты его видел? После того, как связали, ты старосту видел?
– Видел гадину! Он меня допрашивал. Сказал, что ты в ауте, без чувств валяешься, а Федор, сказал, подыхает в ловчей яме. Он...
– Стоп! Вить, я не въехал в тему с «ловчей ямой».
– И я не въехал! Он сказал: «Федор в волчьей яме», сказал: «подыхает», и все, абзац. Он допытывался, откуда у нас взялось удостоверение Андрея. Как из тачки меня выдернули, тут же заломали и обыскали, сукины дети! Нашли, скоты, корки под подкладкой пиджака, нащупали, мать их! И блокнот под сиденьем нашли с твоими записями, с рисунком Андрея. Тачку, мать их, обшмонали... – Фокин до предела вытянул шею, заглянул в лицо, в глаза Сергачу. – Игнат, я рассказал контуженому все, как было... Как нам корочки Андрюхины подбросили и все остальное... Осуждаешь?
– Честно говоря... – Игнат задумался на секунду, – если честно, и я бы, наверное, врать не стал. Какой смысл гнать пургу? Да и чего конкретно врать-то? И без вранья все о'кей. Пусть заикающийся властелин знает, что в покорном ему стаде завелась паршивая овца, пусть!.. Вить, а он тебя гипнотизировать не пробовал, а?
– Староста? Нет, ни хера. Он, мать его, сказал, что, пока тебя били, ты раскололся о наших планах, о том, что собирались вести его к ясновидящей. Он...
– Он взял тебя на понт! Все было не совсем так, а вернее, совсем не так, но я действительно ляпнул про ясновидящую, староста зацепился за мой ляп и раскрутил тебя на подробности, да?
– Игнат, я находился в таком состоянии, что...
– Брось оправдываться, Витя! И я бы на твоем месте проболтался. Скажи-ка лучше – как он отреагировал на идею допроса под гипнозом?
– Смеялся. Жег корочки Андрюхи вместе с блокнотом и ржал, мать его, ухихикивался...
– Заика сжег удостоверение и блокнот с моими записями?
– Дотла! Бородатые притащили ведро, провонявшее керосином, он бросил в ведро документы, чиркнул спичкой и у меня на глазах все на хер уничтожил, мать его об лед! Издевался надо мной, гаденыш, говорил: «Теперь вас можно отпускать, все равно ничего не докажете». Покуражился контуженый, урод моральный, и свалил, оставил меня с бородатыми, а часа два спустя они меня погрузили на телегу, как полено какое, привезли сюда, мать их, к дереву привязали и уехали на хер! Я один остался в лесу! Связанный, беспомощный! Любой хорек горло перегрызет, и ни хрена, мать его, не сделаешь! Я здесь часа три или больше, представь! В сортир хочется, мать их всех, но не под себя же гадить, Игнат?! Веревки режут, болит все!.. И, главное, мать-перемать, увидал «Ниву» с новым стеклышком – все, подумал, абзац, с ума сошел, глюки начались! Сергач, у меня голова трещит, я...
И Виктор продолжил перечислять свои боли и неудобства, матерясь и стеная, угрожая врагам и требуя от друга сочувствия.
Сергачу и самому было несладко, однако считаться, кому хуже, – последнее дело. Он не перебивал Виктора, пусть выговорится, может, и полегчает – Игнат попробовал отключиться от внешнего мира хотя бы на минуту и обдумать услышанное от Виктора хотя бы в самых общих чертах. Он закрыл глаза.
– Я знаю, меня ждет страшный конец! – жаловался Фокин. – Мне страшно за невесту! За мою невесту! Как она сможет жить спокойно, когда... – Виктор заметил, что у Игната закрыты глаза, и закричал: – Сергач! Игнат, ты живой? Сергач, мать твою в...
– Живой я! Живой. – Пришлось открыть глаза. – Маму мою оставь в покое, пожалуйста. И вообще, завязывай с руганью, надоело. В Москве ты был пай-мальчиком, стоило выехать за Кольцевую – через слово то «мать», то «хер». Стыдно, Виктор Анатольевич!
– Сергач, блин, ты...
– А это уже плагиат: «блин» – моя обычная присказка. Угомонись, Витя, кончай истерить. Истерика делу не...
– Нам никто и ничто не поможет! Мы в заднице, мы...
– Ай, молодца! Нашел достойную замену вульгарному слову «жопа», хвалю! И соглашаюсь – да, брат, мы в жо... пардон, в заднице. Нас связали, но очень и очень осторожно, заметил?
– Ни хрена себе, «осторожно»! У меня...
– И у меня руки болят, ноги ноют, в груди давит, однако кровавых рубцов на коже не останется. Размышляем дальше: нас не истязали, местный властелин приказал беречь наши «шкурки», мы...
– Мне затыкали...
– Рот галстуком, я догадался. Не даешь подумать про себя, не мешай хотя бы размышлять вслух, о'кей?
– За каким хе...
– За таким, что лучше размышлять, чем паниковать, согласен? Наши «шкурки» берегут, согласись, мы...
– У тебя...
– Да! Морда в крови и, тебе не видно, еще и шишка за ухом, но это мелочи. Нас берегут – это раз. Зачем-то починили «Ниву» – это два. Думаю, у старосты в гараже стояла тачка той же породы, что и наша, пока с...
– Игнат!
– Не мешай! Пока с местной «Нивы» снимали стекло, нас мариновали, а...
– Сергач!!! Посмотри направо! Смотри – елки на опушке шевелятся!
– Это не елки, – машинально поправил Игнат, поворачивая голову. – Это сосенки и... И они, черт возьми, действительно шевелятся, блин...
Солнце уже не отражалось в ветровом стекле «Нивы». Заметно похолодало, красный шар солнца совсем остыл и, скрывшись за верхушками деревьев, светил, как маломощная лампочка за шторами. Витю еще видно отчетливо, а сосновый подлесок выглядит темно-зеленым сугробом. И в мохнатом сугробе происходит шевеление. Кто-то или что-то движется к открытому пространству, на котором вытянулись мачты сосен. Кто-то или что-то... нет, все же – кто-то. Мелькнул силуэт головы, показалась рука, разгребающая колючие массы, послышался шорох шагов, из лесу вышел... – Игнат! Кто это? Не вижу!..
Сосна, к которой привязан Игнат, растет не намного, но ближе к опушке. В сумраке, как и в морских глубинах, каждый метр видимости – ценность.
– Это, Витя, конечно же, господин староста пожаловали! Собственной, так сказать, вельможной персоной. Здрасте, гражданин палач. Сигареточкой не угостите приговоренного к казни, а?
Староста, стряхивая с плеч сосновые иглы, ответил Сергачу в том же шутливо-вежливом тоне:
– Курить в...в...вредно.