– Как письмо к вам попало?
– Слушай дальше. По всей видимости, выполняя просьбу Степы-шутника, Богдан наведывался к Вараксину и то ли обронил эту бумажку, то ли умышленно в коридоре бросил. Я подобрал. Хотел передать Глебу, но тот находился в таком запое, что выглядел болван болваном. Пришлось припрятать письмецо с расчетом на лучшее время. Спрятать-то спрятал, да и забыл про него. Ты вот, заговорив о собутыльниках, напомнил.
– Кто еще к Глебу приходил в последние его дни? – спросил Слава.
– Разная бродяжня, как в этой цидуле написано. Кто раздобыл бутылку, а выпить негде, тот и заруливал сюда. С бутылкой Глеб принимал всех без разбора. В основном, среди гостей, по моим приметам, были дружки Степы. Но, бывало, и незнакомые для меня заглядывали. Обрисовать их внешность не могу. Глаза на старости лет слабеют. Людские лица с трудом различаю.
– Может, внук ваш что-то конкретное скажет?
– Очень ценная мысль! У внука глаз как алмаз. За сноровку наблюдать и помнить увиденное я Штирлицем его называю. Ничего, не обижается. Только сразу начинает по-немецки лопотать, а я, грешный, из этого языка на Отечественной войне освоил всего лишь: «Хенде хох!», «Гитлер капут!» да «Тринкнем шнапсу».
Слава засмеялся:
– Не много.
– Да, маловато, – согласился Окушко и, высунувшись в окно, крикнул: – Венька!..
Звонкие переливы гармоники не утихли. Вздохнув, старик повысил голос:
– Штирлиц!!!
– Вас ист дас, гросфатер? – разом оборвав мелодию, откликнулся внук.
Окушко обернулся к Голубеву:
– Слыхал, как ловко протарабанил? Наверное, выпалил: «Чего орешь на всю улицу?»
Слава опять хохотнул:
– Нет, спросил: «Что, дедушка?»
– Ишь ты… – старик снова высунулся в окно. – Иди-ка домой, Веня!
– Подожди, еще немного поиграю.
– День большой, после наиграешься. Иди скорей. Интересный разговор к тебе есть.
Внук Окушко оказался действительно развитым парнем с собственным мнением и цепкой памятью. На все вопросы Голубева Веня отвечал солидным юношеским баском уверенно и смело. По его словам, с Вараксиным он жил мирно. Ни трезвый, ни пьяный Глеб к нему никаких претензий не предъявлял. Если кто-то из рэкетиров «наезжал» на пацанов, с которыми Веня мыл машины или сдавал винкомбинату бутылки, то Вараксин быстро ставил нахалов на место, и те «поджимали хвосты, будто нагадившие щенята». Чтобы отблагодарить Глеба за такую услугу, однажды пацаны, сбросившись, предложили ему пятьсот тысяч, но Глеб ни рубля не взял. Ответил со смехом: «Шнурки, не делайте из меня коррупционера-взяточника. У меня есть другие источники дохода».
– И какие же это «источники» были? – спросил Голубев.
– На тему доходов я с Глебом не разговаривал, – солидно ответил Веня. – Знаю только, что один парень ежемесячно платил ему по триста пятьдесят тысяч.
– За что?
Веня усмехнулся:
– Ну, это ж коммерческая тайна.
– А откуда узнал?
– В конце февраля, когда Глеб уже не работал шофером, он попросил меня сбегать к гастроному «Под часами», который на Красном проспекте. Там, мол, будет стоять «Рено» белого цвета. Скажешь, что ты мой порученец, и принесешь мне получку. Я мигом сгонял туда. Сидевший в машине парень без слов передал для Глеба одну пятидесятитысячную и три стотысячных кредитки. Потом точно так же бегал я в середине марта и в начале апреля.
– В лицо запомнил того парня?
– Само собой.
Голубев разложил на столе, как игральные карты, десяток фотографий:
– Посмотри внимательно. На этих карточках его нет?
Веня довольно быстро ткнул пальцем в фотографию Тимофея Шерстобоева:
– Вот он.
– Не ошибаешься?
– Здесь нечего ошибаться. Точно он.
– А еще никого не узнаешь?
– Еще… – Веня нахмуренным взглядом обвел все фотографии и показал на снимок Копалкина. – Еще вот этого два раза видел у Глеба.
– Когда?
– В начале апреля, посылая меня за деньгами, Глеб сказал, что ждет в гости бывшего сослуживца, и попросил, как только возьму у парня деньги, купить две бутылки водки, буханку хлеба и килограмм «Любительской» колбасы. Когда я все это принес, гость уже сидел в комнате Глеба. Федькой его Глеб называл. Они сразу стали бухать. Вараксин закейфовал круто, а Федька слегка завеселевшим ушел.
– О чем они разговаривали?
– Я же не выпивал с ними.
– А второй раз когда Федька у Вараксина гостил?
– Вечером в тот день, когда Глеб попал в автодорожную аварию.
– Опять выпивали?
– Нет. Федька оставил Глебу литровую бутылку водки и унес от него в рюкзаке разобранный автомат Калашникова.
– Самый настоящий? – сделав удивленные глаза, спросил Голубев.
Веня усмехнулся:
– Понятно, не игрушечный.
– Интересно, как ты определил, что в рюкзаке автомат, а не что-нибудь другое?
– Я каждую неделю очищал комнату Глеба от пустой стеклотары. Этого добра у него скапливалось видимо-невидимо. Однажды стал доставать из-под койки закатившуюся туда пивную бутылку и увидел солдатский рюкзак с какими-то железяками. Глеб в это время на кухне жарил картошку. Я из любопытства заглянул в мешок и все понял. Даже на автоматном прикладе прочитал выжженную надпись «Алтай».
– Может, Федька с другим рюкзаком ушел?
– Я же не ребенок. Именно с тем. Глеб после ухода Федьки замочил весь литряк водки и от перебора кости откинул. Жалко кирюху…
– Чего он так круто налег на водяру?
– От тоски зеленой.
– А с чего затосковал?
– Да после автодорожного ЧП. Я ужинал на кухне, когда Глеб заявился домой.
– Трезвый?
– Нет, заметно поддатый. Сразу подошел к телефону и начал звонить, как я понял, Федьке. «Здорово, кума Федора, – сказал Глеб. – Знаешь, керя, я щас в автодорожное ЧП с летальным исходом залетел. Тоска зеленая».
– Еще что он говорил?
– Федька вроде бы стал расспрашивать, как да что, а Глеб вздохнул: «Какая разница, случайно или не случайно. Пока меня не замели, привози литряк сорокаградусной и можешь забирать свою клюку».
– Так и сказал?
– Так. Потом еще: «Никаких бабок не надо. Пользуйся моей безнадегой. Тебе клюка может сгодиться, а мне лишний срок ни к чему. Приезжай без рассусолов, пока не поздно». Минут через пятнадцать после этого разговора Федька в фиолетовой «девятке» подкатил к нашему подъезду. Забрал рюкзак, сунул его в багажник и умчался.