— Похоже, вы неравнодушны к домашнему хозяйству, трибун? — лукаво улыбнулась Валерия.
— Ну, ведь одно время этот дом был моим.
Порозовев от смущения, Валерия бросила на него извиняющийся взгляд:
— И правда! Простите! Как, должно быть, неприятно вернуться из этого чудесного дома назад в казармы!
Ничто не дрогнуло в его лице.
— Ничуть. Я тут везде как дома.
— Я намерена сделать все, чтобы этот дом стал домом и для всего гарнизона! Мы будем часто давать обеды. Мне хочется, чтобы офицеры моего мужа чувствовали себя здесь, как в родной семье.
Он скользнул по ней равнодушным взглядом.
— Как это благородно с вашей стороны!
Наконец подали ужин. Казалось, Гальбе доставляет удовольствие просто наблюдать за тем, как ест Валерия — он пожирал взглядом ее изящно очерченные губы, мелкие и белые, словно жемчужины, зубы, бездонные черные глаза. Чувствуя на себе его взгляд, Валерия откровенно наслаждалась. Выпив вина, она перестала смущаться и искренне радовалась его обществу.
— Расскажите мне, что вы теперь думаете о Британии, — попросил Гальба.
Идея неожиданно ей понравилась — Валерия чувствовала, что переходить к разговору об отношениях, которые сложились между тремя офицерами крепости, пока еще рано.
— Провинция очень красива.
— Как и вся наша империя, — ввернул Гальба, давая понять, что рассчитывал услышать нечто не столь банальное.
— В ней странно сочетаются примитивность и вместе с тем утонченность. К примеру, сидя за столом на вилле Люсинды, чувствуешь себя так, словно вновь оказался в Риме. А всего в миле отсюда встречаешь крестьянские хижины кельтов, которые не меняются уже тысячу лет. А бритты то сварливо брюзжат, то радуются, как дети. Даже погода тут переменчива. Все это так странно… и очаровательно.
— И вам не скучно тут, особенно после блеска и великолепия столицы? — Гальба положил в рот еще кусочек оленины.
— Нет. Я уже пресытилась всем этим блеском. А тут… тут я чувствую, что живу. Клодий говорит, что возможность близкой смерти лишь обостряет радость бытия.
— Неужели?
— Та засада в лесу только заставила меня еще больше ценить жизнь. Разве это, по-вашему, не странно?
— Но теперь за вас отомстили.
— Да. Мой супруг и Клодий.
— И еще две сотни людей. И все только для того, чтобы вы чувствовали себя в безопасности.
Валерия пожала плечами:
— Я и так уже чувствую себя в безопасности. С вами.
Он рассмеялся:
— Поклонник вряд ли принял бы это за комплимент. Да и солдат тоже.
— И кем же вы считаете себя, Гальба?
— Стражем. Неким подобием Вала.
— Вал ведь для вас все, не так ли?
— Это моя жизнь. Конечно, она не столь великолепна, как у сенатора, но легион — это мои корни.
— Мне кажется, вы вовсе не такой солдафон, каким хотите казаться. И не такой опасный, каким желаете выглядеть в чужих глазах. И не неотесанный провинциал, на которого стараетесь походить. Так почему вы все время притворяетесь, Гальба? Постоянно играете какую-то роль?
— Каждый хоть немного, да притворяется. Но я такой, какой есть.
— Именно это мне в вас и нравится. Во всяком случае, вы притворяетесь куда меньше, чем юноши в Риме.
— Становясь мужчиной, человек перестает притворяться. На поле боя это бессмысленно и бесполезно. Слабые, те, что лишь желают казаться сильными, обычно гибнут первыми.
Неужели он имел в виду Марка?
— Ну, по вам не скажешь, что вы слабый человек.
— Да. Я способен на многое. Чтобы пойти далеко, мне не хватает лишь связей.
— Конечно. Именно это я и имела в виду!
— Я человек, который нуждается только в соратнике, чтобы добиться многого. Я мог бы назвать вам императоров, которые начинали так же, как я, чтобы потом достигнуть вершин власти.
— Вы имеете в виду — в покровителе?
— Я хотел сказать — в союзнике. Двое умных людей всегда могут заключить между собой союз.
Неужто это завуалированное предложение заключить перемирие, о котором она так мечтала? Марта принесла булочки, и пока она расставляла тарелки, оба сидели молча. Гальба искоса поглядывал на Валерию, сгорая от желания продолжить разговор.
— Наверное, вам тут одиноко, Валерия? — заговорил он, чуть только за рабыней захлопнулась дверь. — Оказались так далеко от дома?
— Ну, у меня ведь есть Савия.
Он коротко фыркнул.
— Но она вечно брюзжит. Она не замечает, что я уже не маленькая девочка. И обращается со мной как с ребенком.
— В то время как вы — женщина.
— Вот именно.
— И нуждаетесь в том, что необходимо каждой женщине.
— Да. Хотя я уже успела понять, что живу в мире, предназначенном для мужчин. И общество здесь совсем не то, что в Риме. Мне хочется завести новых друзей. Узнать что-то новое. Обзавестись новыми впечатлениями…
— К тому же вы обожаете всякие авантюры.
— Мне хочется познать жизнь, вот и все. Ведь до сих пор меня растили, словно оранжерейный цветок.
— Новые впечатления — это вроде нашей сегодняшней поездки верхом?
— И этого ужина тоже! Вы не представляете, какое удовольствие я испытываю от нашей беседы!
— И это в моем скучном обществе?
— Ваше общество доставляет мне не меньшую радость, поверьте.
— А мне — ваше. И я мог бы обогатить вас новыми впечатлениями, Валерия.
Она с изумлением уставилась на него широко раскрытыми глазами:
— Да что вы говорите, трибун?!
— Я бы мог показать, каков он на самом деле, теперешний мир, не тот, который воспевают поэты, а настоящий. Научить, как подчинять этот мир своей воле. А вы рассказали бы мне о Риме.
Валерия рассмеялась. Она немного нервничала, но была явно заинтригована.
— Ах, какой из вас, должно быть, получится восхитительный учитель!
— И еще я мог бы научить вас, что такое быть женщиной.
— Вы? Мужчина?
— Да. И я бы мог показать вам, что такое быть мужчиной.
Валерия, немного смущенная тем неожиданным направлением, которое принял их разговор, неуверенно покосилась на Гальбу. Он не сводил с нее глаз, и по выражению его лица она видела, что он разговаривает с ней откровенно, как с равной. Однако почему-то это тревожило ее.
— Я мог бы рассказать вам многое — и о мужчинах, и о женщинах. — Внезапно Гальба, положив тяжелую руку ей на плечо, привлек Валерию к себе и потянулся к ее губам. Этот жест был таким же быстрым и столь же привычным, как и тот, которым он выхватывал из ножен меч. И прежде чем Валерия успела отодвинуться или оттолкнуть его, губы Гальбы, жадные и ненасытные, уже смяли ее рот, колючая борода щекотала ей щеки, горячее мужское дыхание опалило ей кожу. Она почувствовала, как он настойчиво пытается раздвинуть ей губы.