— Какие у них были отношения?
Она бросила на меня удивленный взгляд, словно считала меня непроходимым дураком.
— Они были женаты.
— Да, мне это известно, но насколько близки они были между собой? Чисто по-человечески, просто как мужчина и женщина?
Марта рассмеялась:
— Они были женаты! И всегда держались довольно сдержанно, как это принято у знатных. Вечно задирали нос и расхаживали с таким видом, словно палку проглотили, — все они, аристократы, такие! Холодные, точно снулые рыбы. Римлян с детства учат держать себя в узде. Правда, Марк был довольно славный и знал куда больше, чем положено простому солдату, зато и скучный же он был — как вспомню, аж скулы сводит!
Последнее ее замечание подсказало мне, что сидевшая передо мной женщина скорее всего неграмотна.
— А любовь, выходит, его не интересовала?
— А что вы понимаете под словом «любовь»? — В ее усмешке промелькнуло что-то порочное. — Его меч подходил не только к ее ножнам, если вы именно на это намекаете. Префект, конечно, был весьма занятым человек, но при этом мужчиной. Вроде вас.
— Стало быть, ты делила с ним ложе, — кивнул я, понимая, что это обычное дело.
— Как любой хозяин, он имел полное право оценить свою собственность. По делал это не только по обязанности, но и удовольствия ради. Чувствуете разницу?
Я кивнул, мрачно подумав, что уж кто-кто, а Марта точно ее чувствует. К тому же ей почти наверняка известно слишком много о тех, кому она служила. Раб — наиболее неудобная в этом смысле собственность. С одной стороны, он вещь, с другой — живой человек. Многие рабы становятся точным подобием своих хозяев, пустыми и тщеславными или умными, подлыми или равнодушными, как те, кому они принадлежат. Они знают нас наизусть, им известны все наши слабости, которым они либо умело потакают, либо равнодушно терпят их, либо высмеивают их у нас за спиной. В прежние времена на Востоке рабов было принято убивать, когда умирал их хозяин, — по-моему, весьма мудрый обычай, ведь тогда все тайны хозяина умирали вместе с ними. А в наше время рабы стали до неприличия дороги. Они воинственно настроены, непомерно горды и нередко нечисты на руку. Хорошего раба найти настолько трудно, что иные землевладельцы давно уже предпочитают иметь дело с вольноотпущенниками. Вот к чему мы пришли! И пока эти мрачные мысли мелькали у меня в голове, на ум мне вновь почему-то пришла Савия, и я задумался: а не лучше ли иметь ее возле себя в качестве подруги? Потому что как рабыня она может доставить немало хлопот…
Мысленно обругав себя за то, что позволил себе отвлечься, я вновь вернулся к разговору:
— А Гальбу Брассидиаса ты тоже хорошо знаешь?
— Это старшего трибуна-то? А то как же!
— Нет, я хотел спросить — знаешь ли ты его лично? С ним ты тоже делила ложе?
— Да, — без малейшего смущения ответила она.
— И он также выказывал тебе свою приязнь?
Снова та же порочная кошачья улыбка.
— Гальба был мужчиной с завидным аппетитом.
— Значит, он любил женщин?
— Он желал их.
Конечно. Весьма тонкое различие — но достаточно важное.
— Выходит, он желал не только одну тебя?
По ее глазам я видел, что она уже догадалась, куда я клоню.
— Все всякого сомнения.
— И старался добиться желаемого?
— Гальба не из тех мужчин, кто сидит и ждет у моря погоды.
Я набрал полную грудь воздуха, решив, что пора говорить напрямик.
— А леди Валерию Гальба тоже желал?
Она коротко и немного зло рассмеялась. Сардоническая усмешка, за которой стояли сладостно-горькие воспоминания.
— Еще как! Его сжигало такое пламя, что и топить не нужно, потому что он весь дом мог бы согреть, — хмыкнула она. — А когда она превратилась в некоронованную королеву легиона, то весь этот жар излился на нее.
Итак, моя догадка подтвердилась! Этот новый для меня Гальба, обуреваемый сильными страстями, любитель женщин, как-то не слишком вписывался в образ сурового, замкнутого старшего трибуна, как описывали предыдущие свидетели.
— Но он тщательно скрывал это.
— Гальба вообще все скрывал.
А заодно и от себя самого, промелькнуло у меня в голове. Гальба обманывал себя. Можно только догадываться, как он страдал, раздираемый надвое двумя противоположными желаниями — обладать Валерией и уничтожить ее навсегда. Впрочем, все это не более чем мои догадки.
— Мне говорили, что она очень красива.
— Красивее, чем кто-либо из здешних мужчин когда-либо видел.
Я мысленно взвесил ее слова — ни ревности, ни сожаления, простая констатация факта. Какой рабыне придет в голову безумная мысль соперничать с сенаторской дочерью? Марта сама это знала.
— Я уже расспрашивал солдат о тех нескольких днях, когда Марк с петрианцами отправились в ущелье друидов. Мне известно, что на это время Марк оставил вместо себя Гальбу.
— Да. Я считала его просто скучным, а он, оказывается, был еще и глуп.
Довольно наглое замечание, особенно в устах рабыни, однако я всегда превыше всех других качеств ценил в людях честность. Кроме того, Марта наверняка успела перебывать в постели доброй половины мужчин форта — во всяком случае, тех, кто уцелел, — а значит, у нее есть друзья, на которых, при случае, мог бы рассчитывать и я.
— Гальба навещал леди Валерию в то время, пока ее муж возглавил вылазку в ущелье друидов?
— Конечно — спрашивал о ее здоровье, не скучно ли ей, не нужно ли чего. Вообще говоря, было несколько странно это слышать — не тот он человек, понимаете? Честно говоря, ему вообще наплевать на то, что думают и чувствуют другие. Не менее удивительно было и другое: Гальба как будто на время забыл, что он старший трибун. Раньше он постоянно торчал на плацу, отдавал приказы, не расставался с мечом — словом, ни на минуту не давал забыть о том, кто тут командир. А тут перестал пропадать в казармах, даже стал одеваться, как обычный человек. Она держалась холодно и весьма сдержанно. Но стоило ему сказать, что он нашел для нее лошадь, как она тут же из знатной матроны превратилась в ребенка, получившего желанную игрушку. Гальба объявил, что собирается проехаться вдоль Адрианова вала до перекопа, и предложил Валерии составить ему компанию.
Этот перекоп, как я уже знал, представлял собой нечто вроде рва, тянувшегося за Адриановым валом к югу. Местность между ним и Валом на расстоянии полета стрелы считалась военной зоной.
— Причем немедленно. Гальба дал понять, что не примет никаких отговорок. Он уже почувствовал, в чем слабое место Валерии.
— Это была слабость? Или желание?
— А вы еще не поняли, что это, в сущности, одно и то же?