По сравнению с Магнусом и со мной вояжеры, конечно, выглядели коротышками, но зато эти крепкие низкорослые французы обладали неутомимостью водяной мельницы. Уже через полчаса я начал задыхаться, а вскоре обливаться потом, несмотря на поднимающийся от воды холодный воздух. Мы безостановочно продвигались вперед, делая, по-моему, около шести миль в час — удвоенная скорость флота Наполеона на пути в Египет, — и в тот момент, когда я, казалось, окончательно выбился из сил, зычный голос Пьера объявил перекур, и наша бригада, положив весла, разожгла трубки и закурила. Подобное этому удовольствие в течение трудового дня бывало через каждые два часа, и это напомнило мне о регулярных альпийских привалах в армии Наполеона. Солдаты доставали табачные смеси, приправленные патокой и ромом, забивали их в трубки, поджигали с помощью трута, запаленного от высеченной кремнем искры, и затем, устроившись поудобнее и прикрыв глаза от слепящего солнца, блаженно покуривали, выпуская ароматный дым. Это быстродействующее снадобье превращало их в счастливых и довольных детей. Наша маленькая флотилия, подобно крошечным листочкам, дрейфовала по волнам обширного озера с такой студеной и чистой водой, что при желании мы безбоязненно зачерпывали ее ладонями и утоляли жажду.
После очередной зычной команды мы быстро вычищали трубки, угольки с шипением гасли в воде и все вновь дружно брались за весла. Пьер заводил новую песню, хор подхватывал ее, и очередные два часа команда упорно гребла, стараясь пройти как можно дальше за неимоверно длинные и теплые дни. Аврора продолжала надменно нежиться под своим зонтиком, а Сесил, набравший в дорогу целый ранец карманных книг, прочитывал их и выбрасывал в воду, видимо полагая, что никто из его неотесанных спутников не обучен грамоте. Порой, отвлекаясь от чтения, он наблюдал за утками или другими водоплавающими и вдруг начинал палить из ружья — лающий звук выстрелов гулко разносился по берегам. Он никогда не промахивался, но мы также ни разу не помедлили, чтобы забрать его добычу. Его светлость попросту развлекался. Когда птицы в испуге расплывались и разлетались, он перезаряжал ружье и, положив его на колени, возвращался к чтению.
На закате мы разбили лагерь в бухточке под высокой приметной сосной с обрубленными нижними ветвями, но с зеленевшим на вершине хохолком, оставленным в качестве путевой вехи. Такие обрубленные снизу деревья, как мы узнали, отмечали места удобных стоянок на всех маршрутах каноэ. Мы подошли к живописному мысу с галечным берегом и высокой травой, зеленевшей в березовой рощице. Пьер выпрыгнул из каноэ и, оказавшись по колено в воде, остановил его продвижение, а потом аккуратно повел к берегу. Все мы по очереди быстро выпрыгнули из лодки.
— Холодная! — пожаловался Магнус.
— А вы что, тоже ученый? — откликнулся Пьер. — Надо же какое наблюдение! В том-то и фокус: для согрева мы будем шустро работать да побыстрее разведем костры.
Полегчавшее каноэ осторожно, чтобы днище не задело гладких камней на мелководье, подвели поближе к берегу, и тогда мы все вытащили тюки с товарами и, сложив из них своеобразную баррикаду, накрыли ее брезентом. Наконец по громогласной команде над водой с фонтанами брызг взлетела опустевшая лодка, потом ее дружно вскинули на плечи, вынесли на берег, боком поставили на траву и подперли веслами, в результате чего сразу получился импровизированный навес для ночлега. Быстро разведя костры и набрав воды, мы зарядили ружья и сели покурить в ожидании того момента, когда сварится наш горох со свининой и подсушатся галеты. Точно изголодавшийся пес, я набросился на это походное угощение.
— Правильно, лопай, лопай, колдун! — одобрительно сказал Пьер. — И ты тоже, богатырь, не зевай! Чем больше сожрем запасов, тем легче станет каноэ Радиссона, да к тому же сколько бы вы ни слопали за это плавание, все равно отощаете как черти! Да уж, на такой работенке сгорят все ваши телесные накопления! Наедайтесь вдоволь, ведь после Гранд-Портиджа вам не подадут никакой свинины, потому-то монреальцев и окрестили свиноедами, но только те, кто перезимовал там, могут считаться настоящими северянами.
— А что же вы едите после Гранд-Портиджа? — проглотив очередную добавку, поинтересовался Магнус.
— Индейцы называют эту жратву пеммиканом. [28] В нее много чего намешано: сушеная дичь, жир, ягоды, — в общем, получается жуткое месиво с рисом или зерном. Горожане плюются да воротят нос от такой непотребной еды, но для работяг, просидевших день на веслах, она — чистый нектар. Фунт северного пеммикана стоит восьми фунтов хлеба! Конечно, через пару месяцев вам отчаянно захочется обзавестись хоть какой-то скво. И не только ради того, чтобы припасть к ее жаркому лону, уверяю вас, а ради ее умения находить в лесу много полезной и вкусной снеди.
— А чего ради мы гоним с такой бешеной скоростью? — спросил я, глотнув воды. — У меня теперь все тело ломит, словно его растягивали на дыбе.
— С бешеной? Да мы ползем со скоростью улитки, если принять в расчет громадные просторы этой страны. Ты, может, думаешь, что солнце будет греть вечно? В Гранд-Портидже мы встретим вершину лета, и тогда, сказав нам прощай, любящее светило заспешит на юг, а северные деньки начнут укорачиваться. Все наши помыслы связаны с приближением морозов. И мы гребем изо всех сил, чтобы опередить холода. Мы идем как можно быстрее, чтобы северяне успели вернуться на дальние фактории Канады, прежде чем все водные пути скуют льды. При наличии лыж или снегоступов зимой можно отлично прогуляться, верно, да только если вам не приходится тащить за собой товарный груз.
— Но на такой скорости мы доберемся туда гораздо раньше назначенного у вас сбора.
— Не беспокойся, колдун, в озере Верхнем нас ждет столько ветров да штормов, что мы будем долго, точно привязанные, маяться на берегу. У того ледяного озера ведьминский норов, оно никогда не позволяет человеку спокойно пройти по его водам.
Каждый вечер нашего лодочного похода Аврора и Сесил в компании прочих мелких буржуа собирались в небольшой палатке, а вояжеры укладывались на отдых под своими каноэ. Нам же с Магнусом, по статусу заурядным пассажирам, выдали куски парусины и веревки, из которых мы сооружали каждый себе сносное укрытие. Сознавая незавидность своего положения, я улегся спать, сунув под голову свернутый сюртук, закутался в шерстяное одеяло и провалился в сон, едва моя голова коснулась импровизированной жесткой подушки. Но посреди ночи мой навес вдруг рухнул, едва не задушив меня пропитанной влагой тканью. Что за черт?
— Подымайся, американец, или ты думаешь, что тебе позволят дрыхнуть целый день? — крикнул Пьер, пиная меня через парусину обутой в мокасин ногой.