— Ха! Ты хоть видишь, какие весла в моем каноэ? По-твоему, я управляю утлой посудиной? А по-моему, по всей вероятности, у норвежцев на плечах утлые котелки! — Он смерил Магнуса оценивающим взглядом, словно дуб, который намеревался срубить. — Но ты здоровяк, поэтому, так и быть, я позволю тебе сесть на гребную банку — если, конечно, пообещаешь, что не сломаешь наше байдарочное весло, пробуя его на свой лошадиный зуб, и не потеряешь его в зарослях той растительности, что отросла на твоей физиономии. А знаешь ли ты хоть какие-нибудь песни?
— Только не французские.
— М-да, судя по хриплому басу, ты будешь скрежетать, как мельничные жернова. Mon dieu! Безнадега. — Он развернулся ко мне. — А ты еще хуже, тощий хилятик! Говорить-то ты хоть умеешь?
— Могу сказать, что мамзели в Ла-Рошели чертовски хороши, — ответил я по-французски.
— Да ты балакаешь на цивилизованном языке? — просияв, удивился он. — Ты что, француз?
— Американец, но долго жил в Париже. Служил под началом Бонапарта.
— Бонапарт! Отменный храбрец, верно? Может, он отвоюет нам обратно Канаду. А что тебя сюда занесло?
— Я изучаю электрические силы.
— Чего?
— Он знаком с колдовством, — пояснил Магнус, также перейдя на французский.
— Неужели? — Взгляд Пьера стал заинтересованным. — И какого же рода его колдовство?
— Научного рода, — пояснил я.
— Научного? А это еще что такое?
— Наукой занимаются ученые. Те, кто постигает тайны природы, изучая ее особенности.
— Природы? — Он презрительно хмыкнул. — Всем известно, что ученые так же бесполезны, как священники. А вот колдовство… такое ремесло как раз может и пригодиться в здешней первобытной дикости. У индейцев всем заправляют колдуны, потому что в этих лесах полно духов. О да, индейцы видят особый незримый мир, умеют приманивать зверей и разговаривать с деревьями. Ну-ка погоди, колдун. Ты сможешь увидеть, как перемигиваются скалы, а штормовые облака скручиваются в бараний рог? Или понять, что прошепчет ветер в тополях и какие мудрые советы дадут тебе птицы да белки? Сможешь ли ты в ночи почуять стылое дыхание Вендиго?
— Кого?
— Индейского чудовища, оно живет в лесу и пожирает своих жертв до последней косточки, на такое не способны даже оборотни, о которых болтают цыгане во Франции. — Он уверенно кивнул. — Да, любой оджибве скажет тебе, в лесах действительно полно страшных духов. Колдун… вот кто нам чертовски нужен. — Он вдруг глянул на меня с уважением, хотя, очевидно, слыхом не слыхивал ни о каком электричестве. — А ты умеешь грести?
— Наверное, не так хорошо, как петь.
— Кто бы сомневался! — хмыкнул он. — Хотя я готов держать пари, что и певец из тебя тоже не слишком способный.
— Я хорошо играю в карты.
— Тогда вам обоим повезло, что за вами будет приглядывать опытный и всеведущий Пьер Радиссон! Там, куда мы пойдем, карты тебе не понадобятся. А что это ты еще тащишь с собой? — спросил он Магнуса, взглянув на его заплечный груз.
— Топор да географические карты.
— Географические? Нормально. А вот на таком топоре впору кататься с горок, как на санках! Можно еще бросать его на дно вместо якоря, ставить как парус или прятаться под ним от дождя на стоянках. К чему тебе такое огромное лезвие? Расплавив его, можно, пожалуй, соорудить пушку или понаделать всякой утвари да открыть скобяную лавку. Ладно, в общем, от тебя, может, и будет прок, если ты не продырявишь ножищами днище моего каноэ. Ну а тебе зачем винтовка? Приличное, кстати, ружьецо… А ты хоть умеешь держать его в руках?
— Мне удалось поразить меткостью дам в Морфонтене.
— Ну что ж. — Он прищурился. — Нашей гребли слабак не выдержит, и ежели вы выдюжите мой темп, то я, Пьер, посвящу вас в вояжеры. Такой чести удостаиваются немногие! Чертовски сложно добиться похвалы от северянина. Но если вы таки окажетесь достойными, то вам придется прикупить бочонок шраба и выставить выпивку всей нашей честной компании! То бишь с каждого из вас придется по два галлона.
— Что такое шраб? — спросил Магнус.
— С тем же успехом ты мог бы спросить, что такое хлеб! Узнай же, тупоголовый осел, что это напиток жизни из рома с сахаром и лимонным соком. Вы готовы к такой чести?
— Мы с нетерпением ждем возможности проявить наши способности, — с поклоном ответил я.
— Вы получите ее. Итак. Во-первых, усвойте, что нужно аккуратно сидеть на тюках с товаром и с крайней осторожностью залезать и вылезать из моего каноэ. Крен ему совершенно противопоказан. Ноги надо ставить на ребра каркаса, чтобы не пробить обшивку из березовой коры, поскольку никому не охота стать очередным утопленником озера Верхнего. Грести будете в ритме песен и всячески оберегать каноэ от подводных скал или мелей. Когда будем причаливать на ночевки, надо выпрыгивать из лодки в воду, сначала разгружать тюки, а потом аккуратно выносить каноэ на берег. Понятно?
— Мы будем крайне осторожны.
— Ради вашей же собственной безопасности. Наши грузовые каноэ легки и быстроходны, их можно починить за часок-другой, но они ранимы и чувствительны, как женщины. — Он показал на Аврору. — Обращайтесь с ними, как вон с той дамочкой.
На самом деле, если вспомнить, как извивалась и билась эта дамочка в пылу страсти, пару изрядных ссадин она уже получила, но я не стал говорить об этом. Некоторые воспоминания лучше держать при себе.
Наконец, с прощальными криками и пушечным залпом мы покинули американский форт и продолжили плавание.
Обшитое корой каноэ может показаться хлипкой лодкой для передвижения во внутренних морях, но здешние леса поставляли все необходимое для сооружения этих удивительно быстрых и влагостойких лодок. После дневного перехода смола и кора помогали заделать любую брешь, и при необходимости их легко можно было перенести на плечах на дальние расстояния. Пьер стоял на коленях на носу, следя за встречающимися подводными скалами и бревнами, задавал ритм своей песней, и, четко следуя за ним, мы погружали весла в воду, делая до сорока гребков за одну минуту. Безошибочный курс поддерживал на корме рулевой по имени Жак. Лопасти весел золотились на солнце, рассыпая капли, как бриллианты, и отгоняя чертовски упорных и назойливых насекомых, стаи которых с жужжанием устремлялись с берега за нашим челном. С озера веяло прохладой и свежестью, а яркое солнце вовсю поджаривало наши макушки.
Гребля неизменно сопровождалась общей бодрой песней, либо французской, либо английской.
Серебристую сдеру бересту
И корнями ей края оплету,
Из березы белой сделаю весло,
Поплывет с ним моя лодка легко.
Ты лети, мое каноэ, вперед.
Пусть судьба меня по жизни ведет.
По волнам, через пороги лети,
Никогда ты не собьешься с пути.