Казалось, Леонардо Пацци совсем не был удивлен этими словами. Он уверенно ответил:
— От вас, Vostra Altezza, будет зависеть, чтобы этого не произошло. Беру с вас слово, что вы станете беречь земное существование Его Святейшества как свою собственную жизнь. Что же касается вас, печатник, — легат пристально поглядел на Мельцера, — вы заключите новый договор и напечатаете десять раз по десять тысяч новых индульгенций, в которых Его Святейшество обещает полное отпущение грехов тому, кто купит данный пергамент, преисполнившись веры.
— Сто тысяч индульгенций? Eccellenza, да это же больше, чем звезд на небе! Как же я справлюсь с такой работой?
— Вы же расхваливали свое искусство и утверждали, что можете писать быстрее, чем сотня монахов в сотне монастырей за сто дней! Теперь посмотрим, как вы с этим справитесь. — С этими словами Пацци вынул из внутреннего кармана своей накидки пергамент, развернул его и протянул Михелю Мельцеру.
Тот неохотно прочел его, прищурился и сказал:
— Eccellenza, пусть Господь меня накажет, но для этого текста в том количестве, которого вы хотите, требуется невероятное количество краски и пергамента, не говоря уже о свинце и олове. Эта работа будет единственной в своем роде, и ее исполнение будет стоить дороже, чем крестовый поход в Святую землю.
На губах посланника Папы заиграла дьявольская ухмылка, и он ответил Мельцеру, искоса глядя на Фоскари:
— Дож — человек Папы. Он даст вам необходимую сумму. У вас будет все необходимое, печатник!
Мельцер внимательно посмотрел на легата, затем попытался прочесть что-либо на морщинистом лице Фоскари и, подозревая, что, вполне вероятно, он никогда не получит за свою работу ни единого дуката, решительно произнес:
— А если я сочту, что не в состоянии выполнить ваш заказ, Eccellenza? Видите ли, я всего лишь зеркальщик и наверняка не гожусь для такой работы, как эта. Если бы Папе Римскому понравился зеркальный кабинет, где Его Святейшество отражался бы сотню раз, а то и больше, тогда бы я, конечно, смог быть полезным, но…
— Молчать! — перебил легат Мельцера. Гладкое лицо Леонардо Пацци исказилось от гнева. — Правильно ли я вас понял: вы собираетесь противиться воле Папы?
Мельцер пожал плечами и уставился в пол.
— Вы что, в сговоре с дьяволом? Вы работали на да Мосто, племянника Папы, который, как известно каждому набожному христианину, является заклятым врагом Его Святейшества! Вы обокрали Папу на десять тысяч отпущений грехов! Вы сделали Его Святейшество посмешищем для врагов и объявили его мертвым! Кажется, вам не хватает мозгов, чтобы понять, что любого из этих обвинений достаточно, чтобы отдать вас инквизиции, печатник!
— Eccellenza! — возмущенно воскликнул Мельцер. — Даже император Константинополя не знал того, что Чезаре да Мосто враждует с Его Святейшеством. Откуда же мне, простому ремесленнику с немецкой земли, знать, что его заказ направлен против Его Святейшества? Я считал, что служу Папе Римскому.
— Пустая болтовня!
— Это правда, Eccellenza.
Дож, у которого и так почти не осталось друзей, изо всех сил старался не поссориться с Папой, поэтому он попытался вмешаться в спор между Мельцером и Пацци. Это было нелегко для него, поскольку Фоскари знал, что ему придется нести расходы по печати, тогда как Папа Евгений положит прибыль себе в карман. В конце концов дож все же вырвал у Мельцера обещание выполнить заказ Папы и заверил папского легата в том, что возьмет на себя расходы на работу. Кроме того, заметил Фоскари, заказ нужно держать в строжайшем секрете, поэтому необходимо, чтобы Мельцер сделал лабораторию в другом, никому не известном месте.
Зеркальщику понравилось желание дожа. С тех пор как ушла Симонетта, Михель чувствовал себя не в своей тарелке на острове Мурано.
Новое жилище Мельцера находилось неподалеку от кампо Сан-Лоренцо, в квартале Кастелло, в двух шагах от арсеналов. Дом, построенный в прошлом столетии, гармонично сочетался с рядом таких же домов в два этажа. На первом этаже было достаточно места для того, чтобы оборудовать там мастерскую.
Переезд не привлек к себе внимания, и уже через неделю Мельцер мог бы начать работать, но не хватало главного — букв.
Зеркальщик отдал их на хранение египтянину Али Камалу, еще когда хотел бежать в Триест с Симонеттой. Все планы спутал Лазарини, и Мельцер отказался от мысли о побеге. С тех пор Али Камала и след простыл. Все расспросы в гавани, на Рива дегли Скиавони, оказались безрезультатны. Никто из носильщиков и поденщиков, большей частью подростков, никогда не слышал об Али Камале.
Это заставило зеркальщика призадуматься и прибегнуть к хитрости. Ранним утром, когда стоявшие у входа в лагуну суда стали причаливать и на моле началось оживление, Мельцер затесался в толпу приезжих и закричал:
— Мои вещи! У меня украли мои вещи!
Прошло совсем немного времени, и возле Мельцера возник подросток в лохмотьях и на нескольких языках предложил помочь. Венеция, сказал он, очень опасное место, повсюду воры и разбойники, но он готов помочь чужестранцу.
Слова эти показались зеркальщику до боли знакомыми, и он согласился пойти с мальчишкой к «дому находок», как раз за арсеналами: там хранились «потерянные» хозяевами вещи.
«Дом находок» располагался прямо на Рио-ди-Сан-Фран-ческо, и выход на канал был только один. После громких криков перевозчик пригнал свою барку к другому берегу и перевез Мельцера и мальчишку.
В полуразрушенном доме, через крышу которого падал слабый свет, пахло плесенью и прогнившим деревом. Вероятно, раньше в этом здании было несколько этажей, но они давно обрушились, поэтому все вещи лежали прямо на земле.
Из-за кучи мешков, деревянных ящиков и тюков вышел — ничего другого Мельцер и не ожидал — Али Камал. Для египтянина встреча оказалась неожиданной, и он растерянно пробормотал несколько слов приветствия. Али был очень удивлен тем, что Мельцер нашел его. Он накажет предателя — Али кивнул на мальчишку, сопровождавшего зеркальщика.
Мельцер не обратил внимания на слова египтянина и сказал:
— Я пришел, чтобы забрать буквы, которые я дал тебе на сохранение.
Али пробормотал слова сочувствия по поводу того, что зеркальщику не удалось бежать вместе с Симонеттой. Но денег, к сожалению, нет: капитан корабля потребовал плату вперед.
— Ну хорошо, хорошо, — ответил Мельцер, — деньги мне не нужны, мне нужны мои буквы!
Али закатил глаза:
— О, я берег ваши буковки как зеницу ока, мастер Мельцер, потому что знаю, как они важны для вас!
— За это я тебе хорошенько заплатил, египтянин!
— Конечно, мастер Мельцер, вы всегда были великодушны по отношению ко мне. Но я прошу вас об одном: не говорите никому, чем я здесь занимаюсь! Вы же знаете, что мне нужно кормить больную мать и четырех сестер.