— Вам удалось установить происхождение звонка? — заикаясь, спросил Оливетти.
— Нет. Выход на сотовый телефон оказался невозможным. Спутниковые линии связи сходились, что не позволило произвести триангуляционное вычисление. Звонок, судя по всему, был сделан из Рима, но определить точное место мне не удалось.
— Какие требования выдвинул этот тип?
— Никаких, сэр. Человек просто предупредил нас, что антивещество спрятано в границах комплекса. Он, казалось, был удивлен тем, что мне еще ничего не известно. Спросил, видел ли я его. Вы интересовались антивеществом, и я счел своим долгом поставить вас в известность.
— Вы поступили правильно, — ответил Оливетти. — Я немедленно спускаюсь. Поставьте меня в известность, если он позвонит снова.
Рация на несколько мгновений умолкла, а затем из динамика донеслись слова:
— Этот человек все еще на линии, сэр.
— На линии? — переспросил Оливетти с таким видом, словно через него пропустили сильный электрический разряд.
— Так точно, сэр. Мы в течение десяти минут старались определить его местонахождение и поэтому продолжали поддерживать связь. Этот человек, видимо, понимает, что выйти на него мы не сможем, и теперь отказывается вешать трубку до тех пор, пока не поговорит с камерарием.
— Немедленно соедините меня с ним, — сказал временный хозяин папского кабинета.
— Нет, отче! — снова взвился Оливетти. — Специально подготовленный швейцарский гвардеец лучше подходит для ведения подобных переговоров, чем…
— Я сказал, немедленно! — с угрозой произнес камерарий, и главнокомандующему армией Ватикана не осталось ничего, кроме как отдать нужный приказ.
Аппарат на письменном столе начал звонить уже через секунду. Камерарий Вентреска нажал на кнопку громкой связи и произнес в микрофон:
— Кто вы такой, ради всего святого?
Раздавшийся из динамика голос звучал холодно и высокомерно. Все находящиеся в кабинете обратились в слух. Лэнгдон пытался определить акцент человека на другом конце линии. «Скорее всего — Средний Восток», — подумал он.
— Я посланник древнего братства, — произнес голос с совершенно чуждой для них мелодикой. Того братства, которому вы много столетий чинили зло. Я — посланник «Иллюминати».
Лэнгдон почувствовал, как напряглись его мышцы. Исчезла даже последняя тень сомнения. На какое-то мгновение он снова испытал тот священный трепет и тот ужас, которые ощутил сегодня утром, увидев в первый раз амбиграмму.
— Чего вы хотите? — спросил камерарий.
— Я представляю людей науки, тех, кто, подобно вам, заняты поисками высшей истины. Тех, кто желает познать судьбу человечества, его предназначение и его творца.
— Кем бы вы ни были, я…
— Silenzio! Молчите и слушайте! В течение двух тысячелетий в этих поисках доминировала церковь. Вы подавляли любую оппозицию с помощью лжи и пророчеств о грядущем дне Страшного суда. Во имя своих целей вы манипулировали истиной и убивали тех, чьи открытия не отвечали вашим интересам. Почему же вы теперь удивляетесь тому, что стали объектом ненависти во всех уголках Земли?
— Просвещенные люди не прибегают к шантажу для достижения своих целей.
— Шантажу? — рассмеялся человек на другом конце линии. — Здесь нет никакого шантажа! Мы не выдвигаем никаких требований. Вопрос уничтожения Ватикана не может служить предметом торга. Мы ждали этого дня четыреста долгих лет. В полночь ваш город-государство будет стерт с лица планеты. И вы ничего не можете сделать.
К микрофону рванулся Оливетти.
— Доступ в город невозможен! — выкрикнул он. — Вы просто не могли разместить здесь взрывчатку!
— Вы смотрите на мир с позиций, возможно, и преданного делу, но глубоко невежественного швейцарского гвардейца, — с издевкой произнес голос. — Не исключено, что вы — офицер. А если так, то вы не могли не знать, что иллюминаты умели внедряться в самые элитные организации. Почему вы полагаете, что швейцарская гвардия является в этом отношении исключением?
«Боже, — подумал Лэнгдон. — У них здесь свой человек». Ученый прекрасно знал, что способность внедриться в любую среду являлась у братства «Иллюминати» главным ключом к достижению власти. Иллюминаты свили себе гнезда среди масонов, в крупнейших банковских системах, в правительственных организациях. Черчилль, обращаясь к английским журналистам, однажды сказал, что если бы английские шпионы наводнили Германию так, как иллюминаты — английский парламент, война закончилась бы не позднее чем через месяц.
— Откровенный блеф! — выпалил Оливетти. — Вы не настолько влиятельны, чтобы проникнуть за стены Ватикана.
— Но почему? Неужели только потому, что швейцарские гвардейцы славятся своей бдительностью? Или потому, что они торчат на каждом углу, охраняя покой вашего замкнутого мирка? Но разве гвардейцы не люди? Неужели вы верите в то, что все они готовы пожертвовать жизнью ради сказок о человеке, способном ходить по воде аки посуху? Ответьте честно на простой вопрос: как ловушка с антивеществом могла оказаться в Ватикане? Или как исчезло из Ватикана ваше самое ценное достояние? Я имею в виду столь необходимую вам четверку…
— Наше достояние? Четверка? Что вы хотите этим сказать? — спросил Оливетти.
— Раз, два, три, четыре. Неужели вы их до сих пор не хватились?
— О чем вы… — начал было Оливетти и тут же умолк. Глаза коммандера вылезли из орбит, словно он получил сильнейший удар под ложечку.
— Горизонт, похоже, проясняется, — с издевкой произнес посланец иллюминатов. — Может быть, вы хотите, чтобы я произнес их имена?
— Что происходит? — отказываясь что-либо понимать, спросил камерарий.
— Неужели ваш офицер еще не удосужился вас проинформировать? — рассмеялся говорящий. — Но это же граничит со смертным грехом. Впрочем, неудивительно. С такой гордыней… Представляю, какой позор обрушился бы на его голову, скажи он вам правду… скажи он, что четыре кардинала, которых он поклялся охранять, исчезли.
— Откуда у вас эти сведения?! — завопил Оливетти.
— Камерарий, — человек, судя по его тону, явно наслаждался ситуацией, — спросите у своего коммандера, все ли кардиналы находятся в данный момент в Сикстинской капелле?