— Послушай, Гэб, — сквозь смех с трудом проговорила журналистка, — поверь мне: вот уже шестнадцать лет я имею дело с Белым домом. То, о чем ты говоришь, просто невозможно. Ни при каких условиях Зак Харни не поднимет на ноги все мировые службы связи лишь для того, чтобы рассказать о своих подозрениях насчет сенатора Секстона — будь то нелегальные пожертвования, которые он принимает, или интрижка с тобой. Информация, подобная этой, обычно легко просачивается. Популярность президента отнюдь не вырастет, если он нарушит весь запланированный ход вещания лишь для того, чтобы, подобно грязной сплетнице, рассказывать истории насчет предосудительного секса или какого-то туманного нарушения порядка в избирательной кампании.
— Какого-то туманного? — возмутилась Гэбриэл. — Продавать свою позицию в отношении космического законопроекта за миллионы на раскрутку собственной персоны! И это ты называешь туманным нарушением?
— А ты уверена, что он делает именно это? — В голосе журналистки зазвучали жесткие нотки. — Настолько уверена, что даже пришла на национальное телевидение? Подумай-ка хорошенько. В наши дни очень нелегко сделать что-нибудь серьезное. Финансирование кампании вообще крайне запутанное дело. А вдруг эта встреча Секстона вполне легальна?
— Он нарушает закон, — не могла успокоиться Гэбриэл. — Верно?
— Или так тебя заставила думать Марджори Тенч. Сколько стоит мир, столько кандидаты принимают закулисные деньги от крупных корпораций. Вполне возможно, что это не очень красиво, но тем не менее не выходит за рамки закона. В реальной жизни большинство сомнений в законности возникает не по поводу источника средств, а по поводу способа их траты.
Гэбриэл засомневалась. Теперь она вовсе не была уверена в собственной правоте.
— Девочка, ты откровенно попалась на удочку Белого дома. С тобой просто играли. Постарались настроить тебя против твоего шефа. А ты и купилась на весь этот блеф. Если бы мне пришлось искать точку опоры в жизни, то я скорее доверилась бы Секстону, а не прыгала бы с корабля так поспешно, тем более в объятия особы, подобной Марджори Тенч.
На столе Иоланды зазвонил телефон. Она слушала, кивая, ахая, что-то помечая в блокноте.
— Интересно, очень интересно, — наконец ответила она в трубку. — Обязательно буду. Спасибо. — Наконец она повернулась к Гэбриэл: — Ну вот, кажется, тебе не о чем волноваться, как я и предсказывала.
— В чем дело?
— Я еще полностью не уверена в деталях, но могу сказать в общих чертах, что пресс-конференция президента не будет иметь ни малейшего отношения к похождениям сенатора Секстона — ни к финансовым, ни к сексуальным.
Гэбриэл вздохнула почти радостно. Как хочется в это верить!
— Откуда ты знаешь?
— Один сведущий человек только что поведал, что вся суматоха имеет отношение к НАСА.
Гэбриэл резко выпрямилась:
— НАСА?
Журналистка лукаво подмигнула:
— Сегодняшний вечер мог оказаться для тебя решающим. Мне кажется, президент Харни поддался давлению всей этой болтовни Секстона и решил, что Белому дому не остается иного выбора, как только приостановить программу Международной космической станции. Этим и объясняется такой широкий, на весь мир, резонанс.
Гэбриэл с трудом могла представить пресс-конференцию, открыто приговаривающую к смерти космическую станцию. Иоланда поднялась:
— А насчет твоего разговора с Тенч сегодня днем... Скорее всего это просто последняя попытка взять верх над Секстоном до того, как президент объявит о своей сдаче. Секс-скандал — лучшее средство для отвлечения внимания от неудачи президента. Что бы там ни было, девочка, мне пора приниматься за дело. А тебе добрый совет: налей чашку кофе, и побольше, сядь возле телевизора — прямо здесь, у меня — и посмотри все собственными глазами, как и все прочие граждане нашей великой страны. До начала еще двадцать минут. Уверяю, президент не будет заниматься ерундой. Ему предстоит выступить перед всем миром. И слова его непременно окажутся весомыми и значимыми. — Она улыбнулась. — Ну, а теперь дай-ка мне свой злополучный конверт.
— Что?
Иоланда требовательно протянула руку:
— Эти картинки полежат у меня в столе, под замком, до тех пор, пока все не успокоится. Хочу иметь гарантии — вдруг ты все-таки выкинешь какую-нибудь глупость!
Гэбриэл с неохотой протянула конверт. Журналистка положила страшные фотографии в нижний ящик стола, повернула ключ и спрятала его в карман.
— В итоге ты скажешь мне спасибо. — Иоланда по-матерински ласково взъерошила Гэбриэл волосы. — Сиди спокойно и смотри внимательно. Думаю, новости должны оказаться хорошими.
Гэбриэл осталась в стеклянном ящике в одиночестве. Изо всех сил пыталась она проникнуться оптимистичным настроением подруги. Почему-то ничего не выходило. Вспоминалась лишь довольная улыбка, несколько часов назад гулявшая на отвратительной физиономии Марджори Тенч. Трудно предположить, что именно собирается сообщить городу и миру президент, но почти наверняка новости будут не в пользу сенатора Секстона.
Рейчел Секстон казалось, что она горит заживо. Шел огненный дождь!
Она попыталась открыть глаза, но все, что удалось различить, — это туманные силуэты и странные слепящие огни. Повсюду вокруг нее шел дождь. Горячий дождь. Он безжалостно обрушился на обнаженную кожу. Рейчел лежала на боку, снизу ее обожгло что-то горячее. Она плотно сжалась в комок, свернулась в позе зародыша, пытаясь хоть как-то защититься от огненного потока. Пахло какой-то химией, может быть, хлором. Рейчел попыталась уползти, но не смогла. Сильные руки удержали ее, взяв за плечи.
— Отпустите! Я сгорю!
Снова и снова инстинктивно пыталась она спастись, но каждый раз сильные руки возвращали ее на место.
— Потерпи! — прозвучал властный мужской голос. Говорил американец, причем явно привыкший отдавать распоряжения. — Не двигайся. Скоро все закончится.
Что скоро закончится? Рейчел ничего не понимала. Боль? Жизнь? Она попыталась рассмотреть хоть что-то. Свет был очень резким. А сама комната, судя по всему, очень маленькой. Тесной, с низким потолком.
— Я сгорю!
Вопль Рейчел — как ей казалось — был всего лишь шепотом.
— Все в порядке, — ответил тот же человек. — Вода просто теплая. Поверь мне.
Рейчел поняла, что почти раздета — на ней лишь промокшее белье. Но это ее вовсе не смутило. Мозг был занят совсем иными вопросами.