– Но госпожа ведь уехала во Фрауэнбург… – пролепетал Кнаге. Он никак не мог отвыкнуть от привычки говорить о богатом и родовитом собеседника в третьем лице.
– Туда укатила моя карета, – усмехнулась невеста. – А я – тут. Думаю, этой ночью фон Альшванг попытается выкопать клад. Жаль, что те два парня сидят в Шнепельньском погребе вместе с мельником. Аксельрод еще не отправил их в Гольдинген, но собирается. Он много чего рассказал, этот Аксельрод, и научил, с кем нужно разговаривать в Хазенпоте… правда, его немецкий язык не всегда можно понять. А я рассказала, как ты, любимый братец, из-за нелепой страсти к живописи рассорился с нашим батюшкой, отправился странствовать, и как я ищу тебя, чтобы доставить домой!
Клара-Иоганна засмеялась.
– Он действительно понял, где зарыт клад? – спросил Кнаге.
– Он выглядел как человек, который избавился от нелегкой и заковыристой заботы. Думаю, что понял… Тем важнее его выследить.
– Но нас только двое.
– Когда стемнеет, придут Вайсберг и Вильгельм-Карл. Я все устроила. Клад будет нашим. Ничего не бойся!
Кнаге понял, что погорячился с устройством семейной жизни. Женщина, которая лезет в такие авантюры, может оказаться хорошей матерью и хозяйкой, но вот мужу ее придется тяжко – командовать в доме будет она. Тем более – если она чуть ли не на десять лет старше и до такой степени любит деньги.
Клара-Иоганна позволила ему поесть и загнала на липу – наблюдать. Сама она совещалась с Вильгельмом-Карлом, он-то как раз был рад приключению с кладом.
Она оказалась права – когда стемнело, Кнаге увидел с липы огонек фонаря. Судя по всему, фон Альшванг шел за добычей в одиночестве, и это казалось странным.
– Куда это он? – спросила сидевшая внизу на лавке Клара-Иоганна, когда Кнаге описал перемещения фонаря. – Это ведь уже не между «приапом» и усадьбой, а между «приапом» и мельницей… Что это его туда понесло?
Огонек уверенно двигался вперед, скользил уже между мельницей и косогором, потом полез на холм.
В руке у невесты был рисунок – Кнаге кое-как набросал тот пейзаж с «приапом», не вдаваясь в подробности. Она пальцем вела по картинке, в соответствии с движением фонаря. Кнаге доложил, что фонарь остановился. Палец невесты тоже остановился.
– Циркуль, говоришь? – Клара-Иоганна засмеялась. – Готовальня, говоришь? Циркуль и линейка? Ты все еще не догадался? Сейчас этот дурак доберется до самой вершины и будет копать там! Я поняла его логику! Идем!
– Но ведь там заведомо нет клада, – сказал Кнаге.
– Нет. Но наш дурак наверняка взял с собой картину. Он рассчитал это место по картине… Если только я не ошибаюсь… Он выкопает яму, расширит ее, убедится, что в яме пусто, и начнет по картине проверять, точно ли определил место. Дадим ему вволю поработать лопатой, пусть устанет. Тогда нам легче будет отнять у него картину. Вильгельм-Карл, идем!
Она встала, поплотнее завернулась в отороченную мехом накидку, первая направилась к холму. Вильгельм-Карл и Вайсберг молча шли следом. Молчание было каким-то нехорошим.
Кнаге плелся последним. Он чуял, что невеста задумала неладное. И он оказался прав.
Баронов племянник, неудачник и прихлебатель, охотник поживиться чужим имуществом, на свою беду действительно взял с собой картину. Он изучал ее при свете фонаря, гуляя по ней остриями большого циркуля и от недоумения ругаясь, а рядом была-таки выкопана большая яма.
Вильгельм-Карл подкрался, как хищный зверь. Захватив сзади шею фон Альшванга, он сверху вниз вогнал большой нож в грудь баронову племяннику, прямо в сердце. И удерживал тело, пока душа фон Альшванга не унеслась в преисподнюю.
Кнаге зажал себе рот.
– Он заслужил это. Теперь золото – наше! – воскликнула Клара-Иоганна. – Вайсберг, укладывай его в яму. Только не перепачкайся в крови. Очень удачно он ее выкопал – как раз под свой рост. Молодец, Вильгельм-Карл! Я сегодня по-королевски расплачусь с тобой!
Кнаге попятился.
Клара-Иоганна избавилась от фон Альшванга с такой же легкостью, с какой прихлопнула бы паука, забравшегося к ней в спальню. И, кажется, была счастлива.
– Дай мне эту бумажку, Вильгельм-Карл, – попросила она и получила поддельное письмо.
– Вайсберг, подержи передо мной картину.
Вайсберг воткнул в землю лопату и развернул холст.
Клара-Иоганна пальчиками прогулялась по холсту.
– Примерно так, – сказала она и бросила письмо в могилу. Ну, теперь мне все ясно. Закапывай, Вайсберг. И кинь туда его фонарь. Мало ли что – вдруг он приметный. Его плащ туда же кинь сверху. Гляди, он снял пласт дерна. Укрой потом яму этим пластом. Пройдет дождь – и никто не догадается, что здесь копали. Вильгельм-Карл, что ты стоишь? Воткни нож в землю! Я ездила с покойным мужем на охоту – он всегда так делал.
Кнаге отвернулся. Он понимал, что надо бежать без оглядки. Но белокурая красавица, очень довольная и оживленная, окликнула его.
– Сейчас будет самое занятное. Бери картину, мой любимый, расстилай на траве. Вайсберг, достань из мешка готовальню. Сейчас мы узнаем, где на самом деле спрятан клад. Ровнее раскладывай.
Письмо фон Нейланда было при ней. Вильгельм-Карл зажег фонарь, который принес, и Кнаге, сев на траву, открыл готовальню.
– Откладывай от верхнего края картины восемь дюймов и сорок две сотых дюйма, – велела Клара-Иоганна.
– Как же это возможно?
– Как получится. Слева и справа откладывай. Вильгельм-Карл, дай ему нож. Проведи прямую линию ножом. Вайсберг, возьми фонарь, держи его пониже.
Кнаге не сразу взял нож, которым только что убили человека – пусть даже такого скверного и никчемного.
На едва видной линии он по приказу Клары-Иоганны отложил почти четыре дюйма.
– Вот тут и зарыты сокровища, – сказала она, глядя на точку, в которую вонзилось острие. – Вот что он угадал. Вот для чего во всем этом деле замешана картина. Но что может придумать один – то придумает и другой. Идем!
Они пришли к рощице. Точка на карте соответствовала приметной березе – у нее от одного корня поднимались два ствола.
– Здесь, – решила Клара-Иоганна. – Ну-ка, Вильгельм-Карл, потычь лопатой вокруг березы. Сокровища закопаны недавно, земля еще не успела слежаться и затвердеть, растения еще не прошили ее корнями.
Мясницкий подручный выполнил приказ, но подходящего места не обнаружил.
Кнаге опять развернул картину и как можно более точно установил, где пересекаются линии. Отмерить четыре десятых дюйма по линейке вроде не очень сложно, однако сорок две сотых – и при хорошем освещении затруднительно. Он прибавил к восьми дюймам, с которыми не возникло затруднений, эти сорок две сотых, еще раз отмерил расстояние с каждой стороны и получил новую линию. Хотя она проходила почти вплотную к прежней, но оказалась чуть ниже и соприкасалась с верхушкой пригорка.