Новикова заставили ждать, пока парнишка бегал во дворец и обратно. Это заняло минут двадцать.
— Барин велел просить, — доложил посыльный, вернувшись. — Вашу милость, сударь, а остальным — ждать!
Взяв у Михайлова письмо, Новиков сошел на берег.
— Хоть госпожу Денисову оттуда вытащим, — сказал Ероха, провожая Новикова взглядом. — А тогда уж и Нерецкого подумаем, как извлечь! Правильно я рассуждаю?
— Да, — отвечал Михайлов. У него была своя логика — переварить Александру и Нерецкого по отдельности он бы еще сумел, а вот, увидев их вместе, мог разозлиться.
Новиков пропадал довольно долго. Наконец он появился с дамой под руку. Дама была высока, статна, одета богато и в широкополой модной шляпе с неимоверной величины плюмажем. Михайлов отвернулся. Видеть эту даму он не желал.
— Ох… — произнес Ероха и зажал себе рот рукой.
— Экая пышная, — одобрил Ефимка.
Доведя даму до причала, Новиков незаметно для стражи прижал палец к губам. Ероха кивнул и протянул руки, чтобы принять даму на борт, а Ефимка помог спуститься Новикову.
— Мочи весла, — велел гребцам Новиков. — Да поскорее. Алешка, повернись, полюбуйся.
— Налюбовался уж, будет, — буркнул Михайлов. — Надобно нам хоть на Крестовском высадиться и другую лодку взять, а даму на этой домой отправить, — твердо добавил он.
— Говорят тебе, повернись.
Михайлов, придав физиономии каменный и высокомерный вид, медленно повернул голову. Тут у него глаза и полезли на лоб, рот сам собой открылся.
— Теперь понял? — спросил Ероха.
— Вы кто, сударыня? — еле выговорил Михайлов.
— Да Павла же я, горничная, Алексей Иванович, забыли? Я вам манжет подшивала!
Тут на лодке воцарилось молчание.
— Знать не знаю никакого манжета, — отрекся от прошлого Михайлов.
— И вместе с Фроськой на стол накрывала! Вы еще говорили, что кофей с утра любите сладкий, а пироги — с морковкой!
Тут Новиков расхохотался! Он всхрюкивал, всхлипывал, охал и ойкал:
— И дурак же я, братцы!.. Вот дуралей! Вот статуй бестолковый! Ох, ох… помру ведь…
— Где госпожа Денисова? — едва дождавшись завершения концерта, спросил Ероха.
— Не знаю, ей-богу, не знаю! Когда нас с барышней изловили, я ее именем с перепугу назвалась — нас и повели, как двух барынь, в гостиной посадили, конфектов и цукатов притащили… Я сижу и думаю — пусть им кажется, будто они нашу барыню поймали, а она — на свободе! Лучше ли было бы, кабы я горничной Павлой назвалась?
— Значит, она где-то у павильона, у подвального окошка, — сказал Ероха. — Но мы больше не можем попасть на остров законно — ведь ты, Новиков, получил взамен письма эту бабу, а письмо там осталось?
— Да, точно так.
— Там и барышня осталась! — вдруг закричала Павла. — На минуточку одну из виду ее упустила! Глядь — а ее и нет! Где-то спряталась! Ахти мне, погубила барышню!
— Молчи, дура! — прикрикнул на Павлу Ероха. — Господи, как же быть-то… Я чаял, хоть госпожу Денисову вытащим, и то уж будет полегче… Она бог весть что может натворить, у нее при себе пистолеты!
— Она что, из пистолетов палить умеет? — спросил Новиков Михайлова.
— Не удивлюсь, коли она и с мортирой управляется не хуже артиллериста, — сердито отвечал тот.
— Это не дама, это кара Божья, — вдруг сказал Ефимка. — Уж на что у нас в Туле бабы и девки к железу привычные, иная пистолет лучше мужа починит, а стрелять — шиш! Не велено!
— Вот, — Михайлов похлопал крестничка по плечу. — Ты понимаешь меня. Твоими устами глаголет истина!
— Надо заплыть с другого конца острова, — встрял Родька.
Поскольку гардемаринов обучали хождению под парусом в разных обстоятельствах и на разных судах, Колокольцев с товарищами неоднократно заходил в устье Невы и учился лавировать меж островов. Невки — и Большая, и Средняя, и Малая, — были словно нарочно созданы для экзамена: они были узки и создавали всяческие неудобства для поворотов. Однажды минувшим летом ял гардемаринов попросту вынесло на северный берег Елагина острова. Начальству про то докладывать не стали, двух старых матросов и лоцмана, бывших на борту, нашли чем задобрить. Родька залез на земляной вал и поразился протяженности прудов. Один словно бы перетекал в другой, а над узенькими протоками возведены были красивые мосты.
— Если мы попадем в самый крайний пруд, то сможем беспрепятственно проплыть по всему острову, — объяснял Родька. — Ведь незваных гостей ждут снаружи, а мы-то будем уже внутри!
— Но есть ли там канал, чтобы провести лодку? — спросил, загоревшись этим планом, Михайлов.
— Должен быть, иначе как же при нужде спускают воду в прудах? — ответил вместо Родьки Новиков. — Особливо когда при сильном паводке в придачу западный ветер нагоняет воду и она перехлестывает в пруды через валы. Но надобно будет, чтобы скрыться из виду, уйти за Крестовский остров. И, его обогнувши, подкрасться к Елагину.
— А павильон где?
— Да вот же, — Ероха указал рукой. — Господин мичман прав — пруды цепочкой тянутся от западной оконечности острова почти до самого павильона. Другое дело — что мы, идя на веслах, поднимем шум, а береговые валы чуть ли не вплотную к прудам насыпаны. Может статься, что они тем прудам — заместо северного берега. И по ним ходят часовые…
— Попытаться надо, — решил Михайлов.
— А кто из нас умеет снимать часовых? — вдруг спросил Новиков. — Я — нет. Если я подкрадываться возьмусь, меня за версту услышат.
— Ч-черт… — прошипел Михайлов. Это означало: если б не нога!..
— Я, — сказал Ероха. — Правда, до сих пор не приходилось, но… Усов, пойдешь со мной?
— Крестненький, надо?
— Надо, — мрачно ответил Михайлов.
Между тем лодка развернулась в сторону Малой Невки, чтобы, как велено, обогнуть Крестовский остров и подойти к Елагину с запада. Это был долгий и неприятный путь, но иного не находилось: отойдя подальше, заметили, что по валам действительно прохаживаются какие-то два человека. Вряд ли часовых поставили много — остров-то всего версты в две длиной, в самом широком месте с версту шириной, но дело-то не в количестве, а в способности поднять тревогу.
— А хорошо бы — пришли, а там уже давно Ржевский навел порядок, — мечтательно произнес Новиков. — И тогда — с чистым сердцем домой, к дитятку. Может, допустят порисовать?
Под мерный плеск весел он затеял с Родькой разговор о младших Колокольцевых, чьи миниатюрные портреты собрался писать. Родька, до сей поры не имевший знакомств среди художников, был премного доволен — сам он, хоть и учился рисованию с черчением, дальше попыток изобразить отломанный гипсовый нос двухвершковой длины не пошел, хотя страшные рожи мелом на заборе ему весьма удавались.