— Ты ангел…
Нерецкий поцеловал Александру в губы. Начал он по-ангельски — но с каждым мгновением в поцелуй вливалось все больше страсти. Александра опомнилась первой.
— Все будет, свет мой, все будет! — пылко пообещала она. — Ты вернешься, мы встретимся… Мы друг другу на роду написаны!
— Нет! — вскрикнул Нерецкий. — Нет! Не выйдет! Прости, прости…
— Но ты любишь меня?
— Люблю! Боже, какой я подлец! — Нерецкий отскочил и рванул на себя дверь. Башмаки простучали по ступеням. Александра тихо засмеялась. Она знала, что добьется своего.
Теперь пора было возвращаться к Ржевским. Конечно, будут расспрашивать, где пропадала. Нужна достоверная ложь. Сердце заколотилось, вышла подышать свежим воздухом… Не поверят! Какое может быть сердечное недомогание у особы такого сложения и такого нрава? А вот чему поверят — живот, мол, схватило. Не станут же по такому поводу допрашивать слуг. Довольно будет шепнуть тихонько хозяйке дома, она с пониманием кивнет — и забудет: у матери четверых детей других забот хватает.
— Сударыня, сударыня! — позвал незнакомый мужской голос.
Александра обернулась. К ней приближался матрос-подлец.
— Пошел прочь, — сказала она.
— Сударыня, простите, ради бога. Я слышал ваш разговор с господином Нерецким и одного прошу — позвольте провинность свою делом искупить и вам помогать в ваших поисках.
— Да кто вы такой? — удивленно спросила она, поскольку речь была непростонародная.
— Мичман Ерофеев, к вашим услугам, — матрос поклонился.
— Чудеса… — только и могла сказать Александра. — Что все это значит?
— Объяснить не могу, сударыня, сам многого не понимаю.
— Где вас при нужде искать?
— Сударыня… искать-то меня негде… Я на несколько часов прибыл из Кронштадта, где ночевать — не ведаю…
Тут Александра заподозрила неладное.
— Неужто в столице трактиров не осталось? — спросила она. — Устройтесь на ночь, а утром пришлите мне записку. Я квартирую в доме госпожи Рогозинской, в Большой Миллионной.
— Сударыня, беда в том, что у меня вовсе нет денег…
— Ничем не могу помочь, у меня их тоже нет.
Это было чистой правдой — зачем, собираясь провести вечер в приличном доме, брать с собой кошелек?
— Сударыня…
— Прощайте, господин мичман, впредь носите с собой хоть два рубля.
Александра ускорила шаг. Теперь ей стало ясно, что человек этот — сомнительный, нанятый почему-то для доставки письма, мичманом назвался сдуру, иметь с ним дело нельзя.
— Сударыня!..
Этот отчаянный вопль остался без ответа. Александра перешла на бег, а бегать она умела, даже в неудобном платье с попадающими промеж ног нижними юбками. До Невского было совсем недалеко, а на Невском в такое время года гулянье допоздна, мнимый мичман не рискнет приставать.
У Ржевских уже заметили ее отсутствие. Пришлось, разумеется, наплести и про живот, и про острое желание после приключившейся беды подышать свежим воздухом. А потом Александра отправилась домой. Она решила зайти к Мавруше, рассказать, что госпожа Ржевская обещала помочь в поисках Поликсены Муравьевой.
— Что, Фросенька, она еще не спит?
— Голубушка барыня, не спит, свечку жжет!
Александра вошла без стука и обнаружила, что Мавруша прилегла на постель одетая, да так и уснула. На рабочем столике горела свеча, были разложены бумаги, стояли цветы в маленькой вазе и тут же — стакан с грязной водой, в котором полоскали акварельные кисти. Александра подивилась тому, что девушка вздумала рисовать букет ночью, при скверном освещении, и полюбопытствовала, что вышло.
Но это был не букет. Мавруша по памяти воспроизвела, как умела, мужское лицо, несколько нарушив пропорции, но точно передав грустную складку рта и линию изогнутых черных бровей.
Увидев это лицо, Александра сердито засопела: вот чего еще недоставало! Первая мысль была — изничтожить картинку, чтоб неповадно было в чужих избранников влюбляться! Вторая: да и как же было не влюбиться бедной дурочке…
На портрете был изображен, разумеется, Нерецкий.
Ероха сильно затосковал.
Он понял, что жизнь его несуразна, бестолкова, и осталось лишь одно — спиться окончательно и сдохнуть под забором. Непонятно, правда, на какие деньги это проделать, ну да мир не без добрых людей — совсем пропившемуся всегда чарочку из сострадания поднесут.
Понял он это, проводив до Невского ту даму, что взялась отыскать утраченный пакет Змаевича. Дама неслась, не оборачиваясь, зачем Ероха потащился за ней — и сам не знал. Куда-то ж нужно было деваться.
Он мог вернуться в ту комнату, которую снимал — но, поскольку не платил целую вечность и не показывался там по меньшей мере две недели, следовало ожидать, что хозяйка пустила туда другого жильца.
Можно попытаться к милосердному Новикову… Нет, как раз туда он не мог пойти, перед Новиковым было стыдно.
В трактирах — где задолжал, а где никогда не пустят за стол, не убедившись, что в Ерохином кармане есть хоть гривенник. А восемьдесят копеек Змаевича пропали. Пропал и матросский кафтан. Как возвратиться в Кронштадт? На «Дерись» уже не возьмут, да и как признаться в утрате пакета? А на других судах он никому не нужен — вот и получается, что единственный шанс стать человеком помахал хвостиком и исчез.
Ероха брел и брел, не ведая который час, не имея цели. Наконец он оказался на невском берегу — там, где берег еще не одели гранитом. В воду врезались мостки, на которых сидели с удочками обезумевшие от своей страсти рыболовы, иные выплыли на лодках чуть не на середину реки. Ероха облегченно вздохнул, — тут можно было забраться под лодку и уснуть.
Он дошел до самой крайней лодки, старой и ненужной, чудом не угодившей в печь, лег на траву и вполз под дощатый свод, стараясь не треснуться лбом о сиденье. Но внутри что-то было — ощупав предмет, потянув и подергав, Ероха понял: суконный кафтан!
Вот как раз кафтан ему и требовался, потому что бегать по Питеру в одной рубахе и камзоле даже для выпивохи было непристойно. Ероха, неуклюже барахтаясь, облачился в кафтан, запахнулся и понял — сейчас угреется и заснет, и это — единственное, что в его жизни хорошо. А завтра — будет день, будет и пища. Не привыкать ложиться на пустой желудок.
К тому времени как Ероха проснулся, в столице уже началась уличная жизнь. Выбравшись из-под лодки и надвинув на щетинистый череп шапку, он пошел куда глаза глядят.
Одежка, обнаруженная под лодкой, была причудливая — бурого какого-то цвета с голубыми полосами. Полосы, конечно, в моде, но это даже для самого смелого щеголя было избыточно, более всего удивили Ероху большие белые пуговицы — надо полагать, костяные. Он решил, что лучше бы эту находку снести в трактир к Аксинье Мироновне, а она уж сообразит, что с такими полосами делать, заодно и нальет. Раз не вышло вернуться во флот — значит, пить можно и нужно…