— Во время дополнительных выходных для всех служащих, в самом конце мая.
Чивер нахмурился:
— Да, судя по имеющимся у нас показаниям, последнее, что помнит Джинкс, это тот день, когда она попрощалась с Лео и уехала к родителям. То есть четвертого июня. Но почему же он оставался в ее доме целую неделю после того, как признался в том, что собирается жениться на ее лучшей подруге?
— Мы не знаем, — растерялся сэр Энтони. — Они уехали от нас, злые друг на друга. Затем в тот же вечер Лео перезвонил нам и сказал, чтобы мы молчали и никому не рассказывали о том, что произошло, пока он не даст нам на это своего разрешения. Он ничего не объяснил, и целых две недели от него не было ни единой весточки. Последний раз он связывался с нами в субботу, одиннадцатого июня. Тогда-то он и поведал о том, что они с Мег уезжают на некоторое время, пока не утихнет шумиха, связанная с несостоявшейся свадьбой. — Он сердито нахмурил косматые брови. — Я признаю, что у Лео были свои недостатки, но для дочери мошенника из Ист-Энда он был неплохой партией. По-моему, она просто не хотела его отпускать. Тогда, в нашем доме, Джинкс внезапно вспылила, о чем позже жалела. Но это лишь мое мнение. А потом она поехала в Фордингбридж, и во время своего отсутствия снова потеряла его. То есть, я хотел сказать вот что. Если она смирилась с тем, что свадьба отменена, то почему тогда, будучи в гостях у родителей, она ни словом не обмолвилась об этом отцу и не предупредила его разослать приглашенным карточки с уведомлением об отмене торжества? Там у нее для этого было достаточно времени. Понимаете, тут какое-то несоответствие.
— Да, — медленно произнес Чивер. — Я вас понял.
28 июня, вторник.
Клиника Найтингейл, Солсбери.
11 часов 30 минут утра.
Когда Алан Протероу вызвал Джинкс к себе в кабинет, чтобы сообщить ей о смерти Мег и Лео, женщина сразу же сжалась в дальнем углу кожаного дивана, и на ее исхудалом лице появилось пустое, совершенно отрешенное выражение. Сейчас доктор раздумывал над тем, вслушивается ли она в его слова или, как всегда, пропускает мимо ушей все то, что ей неприятно и то, что она просто не хочет знать. Джинкс, в свою очередь, отказывалась воспринимать его сочувствие и теплый спокойный голос, поскольку такое отношение к ней доктора почему-то показалось ей неестественным. Женщина твердо решила про себя, что доктор Протероу не из тех людей, которым следует доверять.
— Кроме того, что оба тела были опознаны, многое в этой статье сомнительно, — так же спокойно закончил Алан. — Мне кажется, что отец Лео сделал свои замечания, не подумав над собственными словами, находясь в состоянии шока. Возможно, он уже сожалеет об этом. Тем не менее, вероятно, теперь полиция захочет еще раз побеседовать с вами, и мне было бы неприятно, если бы вы узнали о смерти Мег и Лео от них.
Джинкс позволила себе чуть-чуть улыбнуться:
— Я знала это еще в воскресенье вечером. Как, впрочем, и вы. Я не ошиблась?
Он кивнул.
— Кто же вам рассказал о случившемся?
— Саймон Харрис. Он звонил сюда вчера днем и предупредил, что сегодня об этом уже напечатают в газетах.
Джинкс облегченно вздохнула:
— Саймон? Зачем ему это понадобилось?
— Мне кажется, что и он, и его отец считают все это, — тут доктор постучал пальцем по газете, — юридически неправильным. Еще он говорил, что его мать вместе с сэром Энтони ведут себя хуже, чем суды, которые в открытую попирают справедливость.
— Кэролайн меня не слишком любит, — печально констатировала Джинкс. — Почему-то она постоянно обвиняла меня в том, что именно из-за меня у Мег появились те или иные недостатки. Например, ей казалось, что ее дочь попала в дурное общество. Наверное, осуждая моего отца, она пришла к выводу, что «яблочко от яблони недалеко падает».
— Ну, что ж, — согласно кивнул доктор, — это случается часто. Мы стараемся обвинить других за промахи собственных детей. — Он задумался. — Почему же вы не сказали мне, что визит полицейских расстроил вас?
Джинкс потерла глаза:
— Я не доверяю полиции, но больше всего меня волнует та паранойя, которую я испытываю всякий раз, когда имею дело со стражами порядка. Я часто начинаю фантазировать и выдумывать в их присутствии то, чего нет на самом деле. Поэтому я посчитала, что нет никакой необходимости волновать вас, пока еще ничего достоверно не известно.
— А ведь вы могли все рассказать мне вчера.
— Вчера я была в ужасе от того, что может задумать и совершить мой отец.
Доктор в отчаянии поднял вверх обе руки:
— Но как я стану вам помогать, если вы буквально все держите в себе и не хотите делиться со мной ничем?
— Вы очень высокомерный человек, — кивнула Джинкс, но в голосе ее не прозвучало и нотки враждебности. — Вам ведь и в голову не пришло, что мне не нужна ничья помощь, в том числе и ваша.
— Разумеется, — коротко бросил Протероу. — Но это еще не означает, что мне следует перестать предлагать ее. Вы полагаете, что другие пациенты нуждаются в моей помощи больше, чем вы сами? Конечно, все начинается с их стороны с самых благих намерений вылечиться, но уже через несколько часов большинство из них бьется головой о стенку, лишь бы получить очередную дозу своего зелья. Если в наших отношениях и присутствует надменность, то только с вашей стороны, Джинкс.
— Почему?
— Вы считаете себя настолько умной, что думаете, будто способны перехитрить меня, полицию и собственного отца вместе взятых.
Джинкс серьезно взглянула на собеседника.
— Конечно, я презрительно отношусь к тем глупцам, которые запираются в своих башнях из слоновой кости, и закрывают глаза на творящееся в мире безумие, — выпалила женщина. — Рассела убили. В течение десяти лет я старалась избегать серьезных отношений с мужчинами. Затем, когда мне показалось, что боль моя прошла, и душевное волнение улеглось, я позволила себе немного расслабиться и влюбилась в Лео. Но вот теперь он тоже погиб. Причем вместе с единственной моей подругой. Итак, какую конкретно помощь вы в состоянии мне предложить? Помочь вспомнить подробности гибели моего мужа, подруги и любовника? — Сейчас она уже начинала сердиться. — Меня устраивает все, как оно есть. Я просто не хочу ничего вспоминать. И знать ничего тоже не желаю. И даже чувствовать. Я хочу одного: чтобы у меня оставалась возможность создавать сюрреалистические фотографии, в которых отражается и мой подавленный страх, и скрытые желания, выраженные в сопоставлениях чистоты и грязи. — Она оскалилась в злобной ухмылке. — Только что я слово в слово процитировала вам мнение одного из критиков о моих работах, опубликованное в «Санди Таймс». Конечно, это просто полная чушь, но звучит где-то даже эффектно.
Доктор нетерпеливо тряхнул волосами:
— Вы прекрасно сознаете, что это вовсе не чушь. Я имел возможность познакомиться с вашими работами: так вот, эта тема в них повторяется снова и снова. — Он подался вперед. — Мне кажется, вы видите мир в очень контрастных, жестких тонах. Черное и белое. Добро и зло. Для любого проявления человечности находится в противовес жестокость. Для любой добродетели — порок. Почему вы не оставляете себе пространства для полутонов, Джинкс?