— По вашему мнению, я должен стать разменной монетой между королем и Ватиканом?
— Нисколько не сомневаюсь. Именно этим и объясняется оскорбительный тон послания, которое вы получили.
— Наверное, мне должно льстить, что я вдруг оказался такой важной особой в глазах всех, — мрачно сыронизировал граф Артюс. Он вздохнул и сурово продолжил: — Что вы на самом деле думаете, Брине? Я всегда чувствую, когда вы скрываете от меня отвратительные новости. Ваше лицо вытягивается, словно вы с утра ничего не ели, и вы настойчиво избегаете встречаться со мной взглядом.
— Я... возможно, я ошибаюсь... Мне в голову пришла мысль, и я должен сказать вам, что она мне отвратительна. А если... А если вас пытаются удалить от графини?
— С какой целью? — спросил Артюс.
Тем не менее у Монжа де Брине возникло убеждение, что граф ничуть не удивился.
— Без вашей защиты она станет более легкой добычей. Упорство, с которым ее травила инквизиция, эти разбойники, которые чуть не задушили ее в лесу, если бы не мужество графини и доблесть ее кобылы, а также вмешательство рыца-ря-госпитальера, вмешательство... слишком чудодейственное, чтобы быть случайным... Все позволяет предполагать, что она имеет основополагающее значение для могущественных и решительных людей. Их решимость, цель — пусть они остаются для меня таинственными, — разве они исчезли после вашей женитьбы? Очень сомневаюсь.
— И я разделяю ваши сомнения, Брине. Таким образом, вы пришли к тому же выводу, что и я.
— Другими словами... — Монж де Брине стал говорить более твердым тоном, пытаясь скрыть свою тревогу. — Я очень боюсь, что судебный процесс — это нечто гораздо более серьезное, чем невинное желание Рима получить разъяснения.
Артюс внимательно посмотрел на бальи, прежде чем ответить:
— Так вот по какой причине мессир Жозеф превратил меня неделю назад в прилежного ученика...
— Прошу прощения?
— Я изучаю, вернее, скрупулезно разбираю «Советы инквизиторам», написанные покойным Климентом IV, а также небольшой трактат об инквизиторской практике. Мы обязаны им неизвестному сеньору инквизитору. Поучительное чтиво. Невольно задаешь себе вопрос, как некоторым обвиняемым удалось вырваться из их когтей?
Монж де Брине вздохнул с облегчением.
— Каким же невыносимым глупцом я был, монсеньор! А я сгорал от беспокойства! Я уже представлял, как вы без подготовки бросаетесь в пасть волку. Право, какой же я глупец!
— Разумеется, нет, — возразил Артюс д’Отон более мягким тоном. — Вы храбрый друг, а меня гложет собственная глупость. Понимаете, мне потребовалось пережить несколько страшных часов, чтобы я начал отдавать себе в этом отчет.
Подобное заявление, неожиданное со стороны этого непостижимого, замкнутого, но не высокомерного человека, заставило покраснеть Брине. Бальи прошептал:
— Вы делаете мне честь и доставляете огромное удовольствие, монсеньор.
— Возвращаясь к процессу, на котором я должен, как они утверждают, дать обыкновенное объяснение, мне его не избежать. Даже если бы у меня была возможность уклониться, я все равно предстал бы перед судом. Уклониться — значит дать им повод подумать, что они правы. Тогда суд Божий, который спас мою нежную супругу, вызовет подозрения, станет подложным, а значит, недействительным. Кто может утверждать, что они не пойдут на новую подлость, то есть не устроят новый процесс с отягчающими обстоятельствами, иначе говоря, выдвинут обвинения в убийстве инквизитора и богохульстве? А этого я хочу во что бы то ни стало избежать.
Артюс д’Отон немного помолчал, а потом заговорил таким равнодушным тоном, что бальи заволновался:
— Брине, теперь, когда вы уверовали в мой боевой дух, я... Я вам не приказываю, я прошу вас как своего друга об одной услуге. Если события станут развиваться не так, как мне того хотелось бы, я покорнейше прошу вас как можно скорее отвезти графиню д’Отон и маленького Филиппа к моему кузену Жаку де Каглиари на Сардинию. Пусть его манеры... немного грубоваты... он наделен благородным сердцем и подлинным мужеством. Будучи человеком осмотрительным, он мало вмешивается в дела светского общества. Впрочем, никто не в состоянии их постичь. Я известил его, едва получил послание короля.
— Значит, вы все предусмотрели?
— Даже самое худшее, да хранит нас Господь. Мой добрый друг, у королей и пап есть прекрасное оправдание, которое позволяет им совершать ошибки и не чувствовать себя виновными: государственные интересы. Нужно быть умалишенным, чтобы пренебрегать этими самыми интересами.
— Графиня знает, что завтра на рассвете вы уезжаете в Алансон?
— Нет. И я требую, чтобы вы держали ее в неведении, повторяя ту сказку о неотложных делах, которую я ей рассказал. Если... за два-три дня я не сумею прояснить все вопросы, возникшие у моих судей, вы приедете сюда, чтобы морально поддержать графиню. Вы ей скажете, что я немного задерживаюсь. Если меня бросят в тюрьму, мы будем знать, как вести себя дальше. Тогда вам придется сказать графине правду, всю правду, в том числе о нашем сегодняшнем разговоре, и как можно быстрее увезти ее на Сардинию.
— Все ваши распоряжения будут выполнены... и с самыми дружескими намерениями, монсеньор.
— От всего сердца благодарю вас, Брине.
Аньес встала со скамеечки для молитвы. Стоял жаркий день, но ее била дрожь. Она толкнула дверь маленькой часовни, примыкавшей к ее опочивальне, и направилась к сундуку, стоявшему около кровати. Она села, досадуя на саму себя. Вялость, с которой Аньес никак не удавалось справиться, приводила ее в отчаяние. Лекарства, приготовленные мессиром Жозефом, не могли побороть усталость, навалившуюся на нее несколько дней назад. Аньес пыталась взять себя в руки,
но все усилия оказывались тщетными. Она не испытывала никакого желания чем-нибудь заняться, выйти в сад, проехаться на лошади или просто погулять на берегу пруда. Аньес огляделась. Куда подевался прекрасный сборник лэ Марии Французской? Робкий стук в высокую дверь ее апартаментов заставил Аньес встрепенуться. Вошла Жильета, бережно неся в руках прекрасную чашу, изготовленную в Бовэ [98] .
— Ваш гоголь-моголь, мадам. Насколько мне известно, никакое другое лекарство не восстанавливает силы так быстро. К тому же он очень приятный на вкус.
— Как мило с твоей стороны. Поставь его рядом со мной.
Поставив чашу, молодая женщина с беспокойством спросила:
— Как вы себя чувствуете?
— Лучше, — солгала Аньес.
— Неудивительно. Мессир Жозеф считается одним из лучших лекарей королевства.
— Он пользуется заслуженным уважением, я в этом уверена. Жильета, я не могу найти сборник лэ. Ты его не видела?