Неподвижный взгляд, устремленный сестрой-лабазницей на Элевсию, вернул ее к действительности:
— Я повторяю свой вопрос, дорогая Иоланда… Что вы делали ночью у дверей гербария?
— Какая омерзительная доносчица, — прошептала сестра-лабазница.
Ее маленький круглый подбородок дрожал.
— Наша сестра-больничная просто исполнила свой долг. Я должна была знать, что вы выходили. Ваше поведение внушает еще большую тревогу, учитывая… нынешние обстоятельства.
— Матушка, вы не можете подумать, что я пошла туда, чтобы стащить какой-нибудь яд!
— Я тем более не могла думать, что отравительница столь ужасным образом лишит нас нашей милой Аделаиды, — сухо возразила аббатиса. — Ответьте мне.
— У меня кружилась голова… Я чувствовала какое-то стеснение в груди… хотела вечером немного освежиться.
Элевсия протяжно вздохнула:
— Значит, вы упорствуете в этой неправдоподобной истории. Вы не облегчаете мне задачу, но, самое худшее, Иоланда, вы осложняете свое положение. Вы свободны, дочь моя. Идите в лабаз, но не думайте, что я закончила наш с вами разговор.
Иоланда де Флери стремительно выбежала. Через несколько минут в кабинет аббатисы вошли Аннелета Бопре и Жанна д’Амблен. Элевсия не стала звать Бланш де Блино, хотя та играла в аббатстве вторую роль. Бедная Бланш не вымолвила ни единого слова с тех пор, как поняла, что кто-то хотел ее отравить.
Элевсия вкратце пересказала им короткий и пустой разговор с сестрой-лабазницей.
Аннелета встрепенулась:
— Почему она упорствует, когда у нас есть все основания считать ее поведение подозрительным?
— Я вовсе не думаю, что она и есть это… это чудовище, — сказала Жанна, покачав головой.
Ответ Аннелеты не заставил себя ждать:
— В таком случае, что она делала ночью около гербария?
— Не знаю… может быть, у нее действительно болел живот. Это убедительная причина. К какому вы пришли выводу, матушка? — спросила Жанна д’Амблен, поворачиваясь к Элевсии.
— Что я об этом думаю?.. Разумеется, я не считаю Иоланду отравительницей. Я вообще не вижу ни одну из своих дочерей в этой роли. Что касается Иоланды, я спрашиваю себя, не скрывается ли за ее упрямством… гм… как сказать… Боже, как же это трудно…
— Умоляю вас, матушка, объясните нам, — попыталась ей помочь Жанна.
— Хорошо… Нам всем известно, что в этих закрытых местах, где обязательно воздержание… И это случается у наших братьев и порой даже у нас… Да…
Элевсия взяла себя в руки и заявила более решительным тоном:
— Рим знает, что в отдельных монастырях недостаток эмоций и человеческих чувств вынуждает некоторых из нас сближаться с душой… того же пола.
Жанна д’Амблен принялась рассматривать оборку своего платья, а Аннелета Бопре спросила:
— По вашему мнению, Иоланда поддерживает… дружбу, неуместную в обители молитв и медитаций?
— Мне об этом ничего не известно, дочь моя. Речь идет о предположении, пришедшем мне в голову, только и всего. Но такое предположение гораздо предпочтительнее, чем думать, будто Иоланда является отравительницей. В первом случае мне всего лишь придется избавить ее от заблуждений, надеюсь, временных, во втором же подразумевается самое худшее преступление, которое достойно публичного бичевания, а затем смертной казни.
На какое-то время воцарилось молчание. Аннелета Бопре знала о подобной практике. Если однополые отношения открыто не афишировались, и, главное, если о них не становилось известно за пределами обители, на них закрывали глаза. Она сама была невольной свидетельницей заговорщических взглядов и улыбок, которые объяснялись не только сердечностью сестер. Подобные душевные и чувственные порывы смущали Аннелету и укрепляли в стойком презрении к прекрасному полу в целом. Что за нужда гладить руку или целовать в губы, когда существует столько чудесных вещей, которые только и ждут, чтобы их изучили и поняли! Ей удалось избежать супружеского ложа вовсе не для того, чтобы лечь рядом с женщиной. Жанна д’Амблен нарушила мнимое спокойствие:
— Я ничего не понимаю в этом ужасном деле! Зачем надо было травить Аделаиду или убивать Бланш? Это не имеет ни малейшего смысла… По крайней мере, если речь не идет об умственном помешательстве…
Жанна замолчала и перекрестилась перед тем, как закончить фразу:
— Одержимость бесами?..
Сестра-больничная постаралась встретиться с взглядом Элевсии, ища одобрения. Элевсия кивнула головой, и Аннелета объяснила:
— Если предположить, что причиной преступления было вовсе не безумие, то единственное объяснение, которое мы в состоянии дать и которое имеет смысл… это ключи от несгораемого шкафа, где находится печать нашей матушки. Один ключ хранился у нашей благочинной, как это и положено. Второй ключ отдан Берте де Маршьен, что касается третьего ключа, он, разумеется, оставался у нашей матушки.
Глаза Жанны д’Амблен вылезли на лоб. Она прошептала:
— Подложные документы? Но это ужасно… С этой печатью можно отправить на виселицу невинных людей! Можно… Можно…
— Действительно, можно сделать очень многое, — прервала Жанну Элевсия. — Но не волнуйтесь, Жанна. Печать цела и не покидала своего хранилища.
— Боже мой… — выдохнула Жанна.
Элевсия не сумела определить, взяло ли вверх временное облегчение, доставленное Жанне этим известием, над прострацией, в которой они все пребывали.
Вмешалась Аннелета, уставшая от этого пустого разговора:
— Разумеется! Если мы поняли истинный мотив, которым движима убийца, значит, у нас есть не слишком обнадеживающая альтернатива. Раз для нее очень важно завладеть печатью, она снова начнет убивать. Мы сейчас объявим, что отныне ключ нашей благочинной хранится у меня. Второй ключ остается у матушки, а третий — у Берты де Маршьен.
Лицо Жанны д’Амблен озарила искра понимания. Она почти кричала:
— Это означает, что… что… она попытается убить всех вас? Ах, нет… ах, нет, я не вынесу этого!
— Вы можете посоветовать что-нибудь другое? — спросила Аннелета, которой начал овладевать гнев.
— Хорошо… Ну, я не знаю… Но я придумаю, немного терпения! Значит, она пыталась отравить Берту, чтобы завладеть ключом, который та носила с собой. Я поняла: мы не станем носить их под платьями или на шее, мы спрячем их. Спрячем в тайном месте, о котором не знает ни одна из нас. Мне кажется, наша матушка должна стать следующей жертвой. Но мы выбьем почву из-под ног чудовища. Смерть нашей аббатисы не поможет ей найти тайник.
Столь логичная мысль прельстила Аннелету. Она удивилась, почему эта мысль не пришла ей в голову. Но все же Аннелета была достаточно честной, чтобы через мгновение спросить себя, не сердилась ли она на Жанну за то, что та опередила ее.