— Ваше предложение достаточно интересное, — согласилась она. — Над ним надо подумать. Но прежде мы должны разобраться с еще одним дельцем, очень серьезным.

Элевсия удивленно посмотрела на свою дочь больничную. Та продолжала:

— Прежде всего, Жанна, я должна поставить вас в известность, что у меня не хватает пяти гроссов тиса, того самого, которым я травлю крыс и лесных мышей, угрожающих нашим запасам зерна.

— Но почему вы не сказали мне об этом раньше?

— Тис украли во время вашей последней поездки.

— Господи Иисусе, — прошептала Жанна д’Амблен. — Она сможет…

— Да, она с легкостью сможет отравить одну из нас… Это подсказывает мне, что она замышляет новое убийство.

— Ничего себе ваше «дельце»! Какой эвфемизм! — прокомментировала Жанна.

— Жанна, я провела свое расследование и хочу поделиться с вами его результатами.

Неожиданное колебание в обычно властном голосе сестры-больничной насторожило обеих женщин. Элевсия спрашивала себя, куда та клонит. Ведь Аннелета не советовалась с ней, не спрашивала, уместно ли проводить расследование.

— Я надеюсь, что не оскорбляю нашу матушку, ведь я ее не предупредила. Я… Скажем, меня одолели определенные сомнения в отношении некоторых из нас, личные сомнения, и я не знаю, лишены они основания или нет…

Эти хождения вокруг да около, осторожный выбор слов только усилили беспокойство женщин, которые прекрасно знали, что Аннелете не была свойственна дипломатичность.

— …наша матушка вне моих подозрений. Одним словом, — продолжила Аннелета более твердым тоном, — я испытываю лишь малую толику доверия к Берте де Маршьен.

— Как вы можете… — прошептала Элевсия малоубедительным тоном.

— Так я чувствую, — возразила Аннелета, слегка насупившись. — Так или иначе, но я хочу, чтобы ключ от несгораемого шкафа хранился у вас, Жанна.

Сестра-казначея взглянула на Аннелету так, словно имела дело с душевнобольной. Потом она взорвалась:

— Вы что, выбросили свой разум на помойку? Конечно, нет! И стать мишенью отравительницы вместо Берты? Ну уж нет! Если бы речь шла об охране ключа нашей матушки, ее жизни, я согласилась бы. Мне было бы страшно, признаюсь вам, но я согласилась бы. Но ради Берты… даже не думайте!

Элевсия подавила улыбку, готовую озарить ее губы, несмотря на столь мрачные обстоятельства. С момента их знакомства Жанна впервые потеряла самообладание. Аббатиса успокоила казначею:

— Дорогая Жанна, спасибо, что вы так заботитесь обо мне. Спасибо вам обеим. Надо было дождаться этих жутких событий, чтобы я открыла для себя подлинные чистые души. Что касается моего ключа… я буду держать его при себе. Никто не может занять мое место и нести то бремя, которое я согласилась взвалить на себя, поступив в Клэре.

Жанна опустила голову, чтобы скрыть свою печаль. Элевсия попыталась ее успокоить:

— Дорогая Жанна, это вовсе не надгробная речь. У меня нет ни малейшего желания позволить себя отравить до того, как будет уничтожено это зловредное существо.

Когда они прощались через несколько минут, по настойчивому взгляду Элевсии сестра-больничная поняла, что аббатиса хотела поговорить с ней с глазу на глаз.

Сестра-больничная пошла вместе с Жанной по длинному коридору, который вел в скрипторий, а потом, сославшись на необходимость кое-что проверить, оставила ее одну и вернулась в кабинет аббатисы через сад.

Элевсия де Бофор, стоявшая за своим большим рабочим столом, казалось, застыла неподвижно.

— Ну, и как ваша «шутка», дочь моя? Когда вы сообщите мне о результатах? Время невероятно поджимает. Я чувствую, зверь вновь нападет.

— Скоро… я наблюдаю, я высматриваю.

Дом инквизиции, Алансон, Перш,
ноябрь 1304 года

Придав своему лицу вежливое и вместе с тем печальное выражение, Никола Флорен рассматривал графа Артюса д’Отона, сидевшего по другую сторону его маленького рабочего стола.

— Поскольку вы, мессир, не являетесь прямым родственником мадам де Суарси, я, как это ни прискорбно, не могу разрешить вам встретиться с ней. Поверьте, мне очень жаль, что я не могу услужить вам, но я подчиняюсь строжайшим правилам.

Флорен выдержал паузу, чтобы оценить эффект, произведенный этим едва скрытым грубым отказом. Артюс оставался невозмутимым, и поэтому инквизитор не заметил ярости, которую графу удавалось сдерживать. Подлое ничтожество упивалось своей властью.

— Как я понял, допрос мадам де Суарси начался.

— Да, это так.

— Вы полагаете, что процесс продолжится?

— Боюсь, что так, мессир граф. Но не пытайтесь добиться от меня других уточнений. Как вы знаете, инквизиторскую процедуру всегда окружает глубокая тайна. В первую очередь мы стараемся защитить честь и достоинство тех, кто попал к нам, вплоть до убедительного доказательства их виновности.

— О, я нисколько не сомневаюсь, что вы весьма озабочены тем, чтобы защитить честь и достоинство мадам де Суарси, — откликнулся Артюс д’Отон.

Флорен, скрестив руки на черной рясе, ждал продолжения. Попытается ли этот могущественный сеньор подкупить его, как во время первой встречи? Будет ли угрожать? Или умолять? А он сам, что предпочел бы он? Разумеется, всего понемножку.

Но вместо этого пухлые губы Артюса расплылись в странной улыбке, в улыбке, обнажившей зубы. К великому изумлению Флорена, который вслед за графом машинально улыбнулся, тот встал.

— Поскольку моя просьба оказалась тщетной, как я и думал, я не хочу больше отнимать у вас время. Итак, до свидания.

После ухода графа Артюса Флорен никак не мог прийти в себя. Что произошло? Почему этот высокомерный грубиян не настаивал? Не было ли это тяжким оскорблением? В самом деле, Флорен почувствовал, как краснеет, словно от пощечины. За кого принимал себя граф? Он ее хотел, свою бабу? Так пусть придет на нее полюбоваться через несколько дней. Поскольку простые допросы не загнали ее в угол, завтра начнется допрос с пристрастием.

Смертельная ярость овладела Флореном, и он все смахнул со своего стола. Стопки дел, записи разлетелись по кабинету. Флорен завопил:

— Аньян, сюда, немедленно!

Молодой клирик тотчас вошел, растерянно глядя на беспорядок. С угрозой в голосе Флорен прорычал:

— Собери, чурбан! Чего ты ждешь?

Приближался девятый час, когда Франческо де Леоне, спрятавшийся под портиком, увидел, как Никола Флорен вышел из Дома инквизиции. Доминиканец ответил смиренной улыбкой на чопорные приветствия некоторых прохожих и свернул на улицу Арш. Леоне опустил на лоб капюшон и поправил короткую приталенную тунику, которую обычно носили ремесленники. На поясе у него был завязан толстый кожаный фартук кузнецов. Он двинулся вслед за инквизитором на расстоянии в несколько туазов. Леоне обогнал грязный мальчишка, внезапно замедливший шаг. Теперь он неторопливо шел, сложив за спиной руки, задрав голову и рассматривая верхние этажи домов. Леоне спрашивал себя, не собирается ли мальчишка что-нибудь украсть.