— Древнюю мудрость. Что же еще? Вас не удивит, если я скажу, что в некоторых из наших университетов по-прежнему преподают Галена. Но его я не принимаю в расчет. Меня более интересуют Парацельс и Рейхлин. Вам известно его сочинение «De Arte Cabalistica»? [31] (Я покачал головой.) Но ведь вас интересует создание жизни, не так ли?
— Посредством электрического потока, сэр.
— Добились ли вы каких-либо успехов?
— Весьма незначительных.
— Вот видите. Существуют другие методы. В «Corpus Hermeticum», [32] составленном Турнебусом, присутствует фигура, именуемая големом. Известно ли вам о нем?
— Разумеется. Это каббалистическое существо, сделанное из праха и красной глины. Жизнь в него можно вдохнуть с помощью заклинания, произнеся положенные по ритуалу слова. Я, мистер Полидори, не уделял этой методе сколь-либо серьезного внимания. Электрический заряд сильнее слов.
— Приходилось ли вам бывать в Праге, мистер Франкенштейн?
— Увы, нет.
— Среди архивов, хранящихся в публичной библиотеке, немало записей об этом создании — записей, собранных за многие века. — Он наклонился вперед, и я почувствовал, что от него пахнет вином. — Считается, что одно такое существует и нынче.
— Вот как?
— Говорят, будто его создал местный раввин и держит в заточении.
Должен признаться, история Полидори завладела моим вниманием.
— Каких же размеров это существо?
— Несколько выше человеческого роста, однако гораздо сильнее и быстрее в пропорциональном отношении.
— Но почему миру ничего не известно об этом чуде? Ведь его существование наверняка перевернуло бы все нынешние понятия о жизни и мироздании!
— Его скрывают иудеи. Я и сам принадлежу к этой вере, а потому могу говорить о том, что мне известно. Они не хотят быть поднятыми на смех, прослыв колдунами или сатанистами.
— И как же они скрывают это существо — голем?
— Оно боготворит раввина, своего повелителя. Раввин может уничтожить его с той же легкостью, что создал.
— Это любопытно, мистер Полидори. Не изъясните ли вы мне суть дела?
— Он сохранил остатки материалов, из которых был сотворен голем. — Полидори внимательно взглянул на меня, словно желая установить, что побудило меня задать подобный вопрос. — Все, что ему понадобилось бы, — возвратить их существу тем или иным способом, явным или потайным, а затем произнести некие ритуальные слова. Как только они прозвучат, голем обратится в прах.
— Известны ли вам эти слова?
— Увы, нет.
— Могли бы вы разузнать их по моей просьбе?
— Вы, я вижу, взволнованы, сэр. Не больны ли вы?
— Отнюдь нет. Меня возбуждает пришествие нового познания. Оно влечет меня само по себе.
— Истинный философ.
— Я поклоняюсь мудрости в любой ее доступной форме, сэр. Сможете ли вы — будет ли вам позволено — установить, что это за слова?
— Это возможно. Я состою в переписке с учеными из Праги.
— Это дало бы мне огромное преимущество.
— Почему же?
— Как я уже упоминал, меня влечет познание.
В этот момент Байрон произнес тост — не за атеизм, как он предлагал в театре, но за луддитов, ломавших станки, которые «взбунтовались против общества машин». Биши с воодушевлением присоединился к тосту, превознося революционный дух, что веял на севере.
— Чертовски утомительное занятие — цитировать человеку его собственные слова, — сказал Байрон. — Но стоило Тому Хоггу мне их прочесть, как мне захотелось обнять вас, Шелли!
Оставшись стоять, он громким и отчетливым голосом продекламировал:
Все смешалось там, как сон,
Тень разорванных знамен,
Там глухой протяжный стон
Мчится в меркнущую твердь:
«Смерть! На бой! Свобода! Смерть!» [33]
Биши подхватил последнюю строчку и вновь поднял стакан с криком «ура», на который в кабинет заглянул один из официантов.
— Всё ли джентльменам по вкусу? — осведомился он у Полидори.
— Они, Эдмунд, приветствуют будущее.
— Стало быть, зрение у них лучше моего, сэр.
— Они поэты.
— В таком случае желаю им удачи, сэр.
И официант, заключив, что в данный момент его услуг не требуется, с поклоном удалился. Байрон провозгласил новый тост:
— А теперь, джентльмены, выпьем за блядей!
Видно было, что Биши смущен этим предложением: будучи натурой более утонченной, нежели лорд Байрон, он всегда чурался любой грубости в выражениях. Однако он поднял стакан и выпил вина с явным удовольствием.
— Вы состоите на службе у лорда Байрона? — спросил я у Полидори.
— Его светлость кормит меня. В обмен я приготовляю смеси, полезные для его здоровья. В данный момент я уговариваю его частично избавиться от толстоты.
— С виду он упитан, но не более того.
— Видали ли вы его матушку? Он унаследовал эту склонность. Лучше пресечь это сейчас.
— Какие методы вы применяете?
— Слабительные. Я делаю так, чтобы пища скорее проходила через его организм. К тому же слабительные сжигают жировую ткань.
Эта форма лечения показалась мне новой. Однако самое жгучее любопытство вызывал во мне сам Полидори.
— Что вы думаете об англичанах? — спросил я его.
— За исключением лорда Байрона?
— Как вам будет угодно.
— Моей благосклонности к ним хватает на то, чтобы жить среди них. А вы?
— Они превосходные экспериментаторы. Ничего не принимают на веру.
Я собирался было развить эту тему, но тут он положил ладонь на мою руку:
— Я заметил, мистер Франкенштейн, что вы страдаете легкой нервной дрожью — вот здесь, пониже левой скулы. В чем причина вашего беспокойства?
— Меня ничто не беспокоит.
— Вы лукавите со мною. Вы превратились в англичанина. — Он засмеялся. — Пустое. Не буду вас более расспрашивать. Возможно, это дела сердечные. Возможно, это tremor cordis [34] .