Я тоже письма получал.

В тех, однакожь, содержались угрозы, продолжал я.

Содержались угрозы? И он взглянул на меня без всякого выраженья; хитер, подлец, даже в подпитии, подумалось мне. Тут он повесил свой парик на стул и наклонился, чтобы блевнуть, я же все улыбался ему; потом он огляделся вокруг, словно внезапно пробудившись, и, увидавши, как какие-то пропойцы мочатся у стены, пошел к ним за тем же. Однако ходить он уж не мог, способен был только крутиться на месте, а потому вытащил свои причиндалы и помочился под стол, за которым мы сидели. Я наполнил его стакан, он же говорит: нет, нет, хватит, хватит, у меня живот схватило. Снова поднявшись и глядючи прямо перед собою, он направился к двери, а я пошел с ним и спросил, куда он путь держит. Домой, отвечал он. Вам, полагаю, по Ломбард-стриту итти? Он ответил утвердительно, и я сказал: так я Вам помогу.

Ночь была поздняя; когда мы оказались на улице, часы пробили одиннадцать. Не желая, чтобы нас видел кто-либо из кучеров, я взял его за руку и повел переулками в церковь. Он, как говорится, до того нагрузился, что пошел со мною, совершенно не противясь, и готов был даже запеть во весь голос, когда мы шли темными, пустыми улочками. Спрашивает: эту Вы знаете, небось?

Глину смоет дождь и снег,

Дождь и снег, дождь и снег,

Глину смоет дождь и снег.

И прибавил, взявши меня под руку: остальное я позабыл. После, когда мы добрались до Ломбард-стрита, он поднял на меня глаза и спрашивает: куда мы идем, Ник?

Домой идем, говорю я, указывая на церквь Св. Марии Вулнот, покрытую лесами.

Какой же это дом, Ник, для живого-то человека?

Он хотел-было рассмеяться в голос, однако я прикрыл ему рот рукою: тихо, говорю, а то, не ровен час, сторож нас услышит!

На это он отвечает: нету здесь никакого сторожа, сторож отсюда ушел, да Вы разве не знаете? Сами же так и писали. И опять за свое: пустите меня на леса взобраться, хочу взобраться, на Луну посмотреть.

Нет, нет, отвечал я тихонько, давайте лучше поглядим на новую работу. Итак, мы стали пробираться к месту, где прокладывали трубы, а сами смеемся оба. Он нагнулся, чтобы посмотреть на работу, хоть разглядеть там едва ли что возможно было, и тут я ударил его и обхватил руками его горло. За мною должок, прошептал я, сейчас получишь свое. Он не издал крика, хотя возможно, что закричал я сам; не знаю. Некогда я читал об одном англичанине в Париже, что поднялся во сне, отпер дверь, взял свою шпагу и спустился к Сене, а повстречавши там мальчика, убил его и возвратился в постелю, продолжая спать; так было и со мною, ибо, когда я пришел в себя, Гейес лежал под трубами, и тело его было сверху прикрыто досками. При виде свершенного меня охватил трепет, и я поднял взор на новую каменную кладку церкви, дабы вид ее помог отогнать страх. Так я и провел довольно долгое время в тени ея стен, покуда меня не пробрало холодом, а после быстрым шагом направился назад, к Ломбард-стриту.

Не успел я повернуть в Грас-черч-стрит, как мне повстречался караульщик, спросивший меня, не надобно ли мне фонаря в столь темную ночь? Я сказал ему, что прекрасно знаю дорогу и ни свету, ни стражника мне не надобно, а сам все время, покуда говорил, готов был вот-вот превратить свои панталоны в горшок для испражнений. К Вашим услугам, сэр, сказал он наконец, и покойной Вам ночи. Я со страхом оборачивался ему в след, покуда он не скрылся в Грет-ист-чипе, а потом, будучи хорошо знаком с этими улицами, пустился от него подальше прочь. Возле Криппльгата я вскочил в карету и велел кучеру поезжать, да так, словно за мною Диавол гнался; но только я откинулся назад на сиденьи, как обнаружил, что в руке у меня по-прежнему зажат мертвецов льняной платок. Я выбросил его через каретное окошко, что открывается прямо за спиною у кучера. Таким образом доехал я до самого Друри-лена, где тут же направился в пивную, да только после всей этой беготни и жутких переживаний я был мокр от пота, ни дать ни взять, будто в Темзу окунулся. Поначалу я прислонился к прогнившей стене таверны, а как только перевел дух, меня охватило необычное веселие; тогда я спросил стакан чего покрепче и не успел оглянуться, как напился пиян.

Не знаю, который час был, когда к моему столу подошла особа с прикрытым маскою лицом и невесть с чего давай передо мною вертеться. Капитан, говорит, дружочек мой, не желаете ли, Капитан, со мною пройтись? Да как махнет мне в лицо своим веером, а сама томною прикидывается и стакан мой к своим губам подносит.

Стыда у тебя нет, что ты такими делами занимаешься? спросил я ее, когда она устроилась рядом со мною.

Не извольте беспокоиться, Капитан, отвечала она, стыд и все протчее — детския бредни, и не более. Ремеслом своим я занимаюсь не хуже любой честной женщины, надежна, что твой евнух, а чего еще требуется? Поцелуй, Капитан, сам увидишь.

Разве ты Бога не боишься?

Она слегка отодвинулась от меня. Фу, говорит, ненавижу я эти штучки.

Тут я взял ея запястье и шепнул ей на ухо: а прутья у тебя имеются?

Взглянувши мне в глаза, она улыбнулась: а, стало быть, ты, Капитан, до порки охоч. Вижу, вижу. Что ж, в этой игре я дока. Итак, за сим последовали еще веселыя речи, а после шлюха отвела меня в Собачью Таверну, где у ней имелась комната. Входи, говорит, когда я вскарабкался в след за нею по леснице, от чего несколько устал, входи, не стесняйся, а я покуда умоюсь. И тут же, у меня на глазах, моет свои титьки да под мышками сладким мажет. Дух от нее, стоило ей снять платье, пошел затхлый, будто от старой козы, я же отвернул лицо к стене и даже пальцем не шевельнул, когда она принялась надо мною трудиться. Новичок ты в этой игре, говорит, я-то вижу, тело еще не тронутое.

8

Хоксмуру сдирали кожу со спины, он дергался, попавшись в ловушку, пока не закричал во сне, и крик превратился в звонок телефона рядом. Он застыл в скрюченной позе, потом снял трубку и услышал сообщение: «У церкви найден мальчик. Тело не тронуто. Выслана машина». Мгновение он не мог понять, в каком доме, в каком месте, в каком году проснулся. Как бы то ни было, выбираясь из постели, он ощутил неприятный вкус во рту.

Оказавшись в теплой машине, он стал обдумывать, какие служебные обязанности ему предстоит выполнить; проезжая мимо Св. Георгия, Блумсбери, он размышлял насчет фотоснимков, которые потребуется сделать, — нужно зафиксировать и положение тела, и каждую складку одежды, а также все, что зажато в руках, и то, что вытекло изо рта; когда он ехал по Хай-Холборну, пересекая Холборнский виадук, мимо статуи Кристофера Рена, из полицейского радиопередатчика раздался неразборчивый шум — три всплеска, будто осветивших на миг лицо водителя; когда машина двигалась по Ньюгейт-стрит, он выбирал масштаб изображения и подробных зарисовок, которые ему понадобятся, но, пока смотрел на спину водителя, в голову ему опять пришли обрывочные фразы из недавнего сна, и он беспокойно заерзал на сиденье; когда они проезжали по Энджел-стрит, вспыхнули стекла какой-то фирмы, успев поймать утреннее солнце, прежде чем оно скрылось за облаком, и в их поверхности он увидел отражения других зданий, а оказавшись на Сент-Мартинз-ле-гранд, вспомнил некие слова, но без сопровождающей их мелодии: «Охраняет по ночам, по ночам, по ночам…»