— Не знаю.
— Видеть кого-нибудь желаете?
— Желаю.
— Кого?
— Жену и дочку.
— Твоя жена — Софья Блювштейн? Она же Сонька Золотая Ручка? — вскочил Конюшев, переходя на «ты».
— Да.
— Дочка?
— Моя дочка — Михелина Блювштейн.
— Где они сейчас?
— Здесь, в Одессе. Я их увижу?
— Обязательно. Они пока что в бегах, но мы их обязательно поймаем. С твоей помощью.
— Когда?
— Думаю, скоро.
— Очень хорошо, — счастливо расплылся в улыбке вор. — Я их очень люблю.
— Вы ведь вместе бежали с Сахалина, верно?
— Да.
— Пароходом?
— Да.
Конюшев зашел к Михелю сбоку.
— На пароходе кто помогал?
— Господин старпом.
— Фамилию помнишь?
— Нет, мне его не представили… Очень хороший человек.
— Кого еще помнишь на пароходе?
— Мичмана. Но мы его убили.
— Убили?
— Задушили.
— Кто?
— Я и Соня.
— Как поступили с трупом?
— Выбросили в море.
Чиновники переглянулись. Фадеев тоже встал, зашел к допрашиваемому с другой стороны.
— Кто еще был на пароходе?
— Ворон.
— Ворон?.. Это кто?
— Банкир. Он влюбился в Миху. Потом она его нагрела.
— Это как?
Михель зашелся тихим, радостным смешком, в уголках рта от удовольствия выступила пузырьками слюна.
— Сумочку в море выбросила, сказала, что там деньги. Господин банкир все восполнил.
Конюшев взял со стола портреты Соньки и Михелины.
— Это кто?
Вор с искренним радостным изумлением ткнул вначале пальцем в Соньку, затем в дочку.
— Сонечка и Миха, — взял рисунки, поцеловал каждый по очереди, прижал к груди.
— Будем искать, да? Ты готов?
— Я хочу увидеть их, — Михель снова посмотрел на портреты, вдруг стал плакать. — Соня больше не любит меня. Я не могу так. Помогите, господа.
Вор вытер мокрые глаза рукавом.
— Гостиницу помнишь, где они остановились? — спросил Фадеев.
— Не очень.
— А если напрячься?
— Сейчас. — Михель сосредоточенно замолчал, стараясь вспомнить, пробормотал: — Нет, не помню.
— Ладно, будем искать и вспоминать вместе. — Конюшев отобрал у него рисунки, подошел к двери, крикнул: — Конвойный! — И когда тот появился, приказал: — Отвести задержанного в камеру!
Когда Михеля увели, Конюшев посмотрел на Фадеева.
— Что скажете?
— Малоприятное зрелище… Растение.
— Зато результат более чем очевидный. Все стало на свои места — и погибший мичман, и старпом, и банкир.
— Когда выпускаем на охоту?
— Можно уже с завтрашнего дня. Пусть бродит по улицам, привыкает к городу, присматривается. Либо Сонька, либо ее дочка выглянут из берлоги да и напорются на него.
— А как быть со старпомом и банкиром?
— Банкира, думаю, отпустим, а старпома… — Следователь на секунду задумался. — Старпома судить. Грехов у него наберется лет на десять, не меньше… Как он там, не очень жалуется на почки?
— Поначалу жаловался, теперь приутих. Видимо, уже не соображает, где почки, а где задница. До суда придется определить в тюремный госпиталь, чтобы привести его в товарный вид.
— Мы как-то, Федор Петрович, совершенно выпустили из поля зрения капитана. А ведь тот придурок определенно связан с нашим делом!
— Не выпустили, Сергей Иванович. Господин полицмейстер уже подписал распоряжение о задержании сего субъекта.
Когда совсем стемнело, возле дома двадцать семь на Фурштатской остановилась скромная пролетка, в ней сидели двое — следователь Гришин и его дочка Дарья.
На душе Гришина было скверно и тревожно. Егор Никитич поежился, потоптался на месте. Бросил взгляд на стоявшую поодаль пролетку без кучера, лошадь которой была привязана вожжами к дереву, недовольно поморщился. Затем все-таки направился к ней, заглянул внутрь, повертел по сторонам головой.
Девочка, не отстававшая от отца, спросила:
— Что я должна делать?
— Войдешь в ту парадную, — показал он на дверь, — поднимешься по всем этажам.
— Зачем?
— Не перебивай… Нужно обнаружить госпожу, о которой я тебе рассказывал.
— Которую преследуют?
— Да. Она живет в этом доме.
— Почему это должна делать я?
— Потому что мне не откроют.
Дарья не понимала.
— А как я узнаю, в какой из квартир она проживает?
— Пойдешь как попрошайка… Как нищенка. Будешь звонить в каждую дверь и просить милостыню.
— Мне могут не открыть.
— Попросишь там, где откроют.
— Я ее узнаю?
— Постарайся, — Егор Никитич достал из внутреннего кармана френча фотоснимок, показал девочке. — Смотри внимательно. Зовут ее госпожа Бессмертная… Высокая, стройная, красивая.
— Она живет одна?
— Молодец, хороший вопрос. Не одна… При ней прислуга. Зовут Катенькой. Скорее всего откроет прислуга.
— Спросить госпожу Бессмертную?
— Да, Бессмертную. Бывшую приму оперетты.
— Ее позвать к вам, папенька?
— Нет, лучше я поднимусь сам.
Дочка еще раз взглянула на снимок, неуверенно произнесла:
— Все это, папенька, крайне непонятно. Играем в какую-то детскую игру.
— Да, взрослые иногда любят играть в ерунду. Но будем надеяться на удачу. Или станем караулить, пока кто-то из них не покажется из дома.
Дарья бросила на него сочувствующий взгляд и направилась ко входу. Перед тем как открыть дверь, еще раз оглянулась и скрылась.
Егор Никитич наткнулся на подвернувшегося дворника, показал на соседнюю пролетку:
— Не знаешь, чья телега?
— Не могу знать, барин. Их сейчас по городу тьма бегает!
Подъезд был гулкий и не очень освещенный.
На первом этаже Дарья робко подошла к одной из дверей, нажала кнопку звонка. В ответ послышался лай собаки, но никто не вышел.