— Брат крайне недоволен моим образом жизни.
— Он о чем-то может догадываться?
— Конкретного ничего не знает, но некоторые подозрения есть.
— То есть он вполне мог привести к мадемуазель хвоста?
— Не исключаю.
Ефим Львович снова замолчал.
— Мы ведь, Ефим Львович, планировали акцию, в которой должны были участвовать мадемуазель и ваш покорный слуга. Я имею в виду покушение на генерал-губернатора, — напомнил граф.
— Вас что-то торопит?
— Скорее беспокоит. Я не представляю, как быть в такой ситуации.
Губский опустил руки, уставился на визитера усталыми блеклыми глазами.
— В акции может принимать участие любой человек, которого мы подготовим. И особой проблемы в госпоже Бессмертной нет. Не она, так кто-то другой встанет на ее место…
— Без меня?! — то ли испугался, то ли обрадовался граф.
— Пока ответить не могу. Вы тоже уже в какой-то степени замараны… Вы как сюда добирались?
— На пролетке. Автомобиль оставил и пересел на пролетку.
— Хвоста не было?
— Не заметил.
— Наши люди проверят… Здесь проблема в том, что если возьмут Бессмертную, то нас могут элементарно накрыть.
Лоб Кудеярова неожиданно взмок.
— Она может расколоться?
— В считанные дни. Департамент полиции воспитал таких костоломов, что даже мертвый вспомнит «Отче наш».
— Что делать?
— Что делать и кто виноват? — усмехнулся Ефим Львович. — Вам сейчас надо ехать домой. А кто виноват — мы разберемся. Всего доброго.
Они обменялись рукопожатием, и Константин, от волнения не очень уверенно держась на ногах, двинулся к выходу.
В сопровождении какого-то мрачного господина он двинулся по коридору к выходу, стал спускаться по лестнице и вдруг вспомнил о шляпе.
— Минуточку…
Вернулся, дошел почти до комнаты Губского и вдруг услышал:
— О встрече с Брянской не было сказано ни слова! Значит, врет. Все врет! А вранье — первый шаг к предательству! — тихо, но отчетливо говорил Губский.
— С кого начнем? — это был голос Ирины.
— Начнем с Бессмертной. Вот адрес. Ликвидировать немедленно. До того, как ее заберет полиция.
— А как быть с графом?
— Граф будет следующим.
От услышанного Кудеярова качнуло, он глотнул воздух пересохшим ртом, но нашел сил шагнуть вперед, остановился на пороге комнаты. В его сторону повернулись.
— Тут шляпа… Я забыл в волнении, — сообщил он Губскому. — Позвольте взять?
— Берите, — кивнул тот.
Граф суетливо подошел к столу, сгреб шляпу и, едва не налетев на стул, покинул комнату.
Выйдя из парадной, он не сразу сообразил, в какую сторону идти, увидел двух господ, спросил с легким заиканием:
— Мне бы извозчика.
— В эту сторону, господин, — посоветовал один из мужчин.
— Благодарю, — поклонился Кудеяров и чуть ли не бегом двинулся в указанную сторону.
Ночью с Сонькой случился припадок.
Погода была ветреная и холодная, пароход сильно качало, в черном и бесконечном пространстве он шел тяжело, неспешно, огни иллюминаторов были приглушены.
В носовой каюте спали крепко, хотя временами кто-то от сильного крена вскидывался, коротко просыпался и снова засыпал, измученный качкой.
Сонька неожиданно вскрикнула, резко села на постели, огляделась испуганно.
— Мам, ты чего? — спросила дочка, проснувшись.
Та выглядела безумной.
— Табба!.. Девочка моя. Не трогайте ее… Не смейте! Она не виновата! Не подходите!
Михелина подошла к матери. Михель уже стоял рядом.
— Приснилось что-то?
— Они хотят ее убить! — произнесла воровка, глядя на него расширенными черными глазами. — Они не посмеют сделать этого! Они хотят убить мою дочь!
Михелина присела рядом.
— Мама, я здесь… Твоя дочка здесь.
— Не-ет, — покрутила головой мать. — Дочка моя там!.. Они тащат ее в черную яму!.. Смотри, они душат ее!.. Они душат мою Таббу!
— Соня… Табба далеко! Успокойся.
— Почему ее нет здесь?
— Ты скоро увидишь ее…
Михель тоже присел на постель.
— Сонечка, успокойся… Это тебе приснилось.
Он попробовал коснуться ее головы, но она резко отбросила его руку.
— Найдите мою девочку. Я буду искать ее — одинокую, несчастную! — Ее лицо вдруг исказилось гневом, она ткнула в Михеля. — Ты ненавидишь Таббу! — Перевела взгляд на Михелину. — И ты тоже! За что вы ее ненавидите?
— Соня… — Он взял ее руку, стал целовать. — Успокойся, Сонечка.
— Что она дурного вам сделала? — Воровка вдруг резко оттолкнула их, шагнула к выходу. — За что вы ее ненавидите? Где она?.. Табба! Доченька!
Михелина бросилась следом, обхватила мать сзади, стала тащить обратно.
— Не смейте трогать меня! — вырывалась и кричала воровка. — Я — Сонька Золотая Ручка!
Михель стал помогать дочке, вдвоем они вернули Соньку к постели, но она продолжала вырываться.
— Табба ни в чем не виновата!.. Она моя дочь!
Муж и дочка с трудом уложили ее на матрац. Михелина крепко обняла мать, прижалась, легла рядом. И лежала так до тех пор, пока та не успокоилась, не замолчала. И лишь временами Сонька вскидывалась, поднимала голову, осматривалась безумными, бессмысленными глазами.
Отец и дочка не спали до утра.
Через иллюминатор уже лился дневной серый свет, когда Сонька проснулась. Приподнялась на постели, молча и хмуро уставилась в одну точку.
Михель и Михелина повернулись к ней.
— Чего смотрите? — недовольно спросила она.
— Любуемся тобой, — неуверенно ответил Михель.
— Идиот… — хмыкнула воровка.
Миха подошла к ней, присела на корточки.
— Как себя чувствуешь?
Мать молчала.
— Может, на воздух? — снова подал голос Михель.
Сонька отстранила дочку, неровным шагом подошла к иллюминатору, посмотрела на серое утро за стеклом.
— Когда все это кончится?
— Скоро. Говорят, осталось меньше месяца, — ответила Михелина и поинтересовалась. — Тебе ничего не снилось?
— Может, и снилось. Не помню.
— Ты ночью кричала, — сказал Михель.