— Вы велели, вот и болтался, Гаврила Емельянович.
Гришин с легкой укоризной посмотрел на директора, повернул голову к артисту:
— В каком состоянии госпожа Бессмертная ушла после беседы?
— Как мне показалось, в крайне тяжелом. Рыдающая… Я предложил помощь, но был послан… к черту.
— Ладно, ступай куда был послан, — махнул Изюмову директор и, когда тот ушел, посмотрел на следователя. — Что скажете?
— К сожалению, чего-либо заслуживающего интереса я не услышал…
— Так ведь этот болван ничего толком не узнал!
Гришин рассмеялся.
— Но не мог же он забраться к вашей артистке под юбку или влезть поэту в карман?.. А вот о чем шел между ними разговор, я бы крайне желал знать. — Поднял глаза на хозяина театра, предложил: — Когда будете посещать мадемуазель, попытайтесь прощупать, что ее так взволновало в словах господина поэта.
— Разумеется, постараюсь. А этого… Изюмова гнать?
— Зачем же? — улыбнулся следователь. — Он весьма недурно справляется с возложенными обязанностями. Глуп, правда, но это лишь помогает делу.
Анастасия плакала громко, навзрыд, не способная принять ничьих утешений. Она сидела в гостиной, уткнувшись лбом спинку кресла, и все повторяла:
— За что?.. Кто ее так унизил, что она решилась на такое?.. Я хочу знать! Я убью этого человека!
Михелина примостилась перед нею на корточках, гладила по голове, пробовала утешить.
— Никто ее не унижал. Возможно, что-то с театром. У актеров очень ранимые души…
Сонька стояла чуть в сторонке, предоставив дочке самой успокоить княжну, время от времени оглядывалась на дворецкого, смотревшего на нее сегодня как-то по-особому.
— Все равно я хочу знать! — Девочка подняла лицо. — Я обязана ее увидеть и понять, что случилось!.. И вы должны помочь мне в этом!
Сонька, стоявшая чуть в сторонке, подошла к ней.
— Мы попросим господина полицмейстера, и он устроит нам визит в больницу.
— Это должно быть сегодня. Или завтра!.. Но не позднее! Я убеждена, мадемуазель Бессмертной необходимо мое участие!
— Хорошо, мы постараемся. Сейчас я позвоню Василию Николаевичу, а вы ступайте в туалетную комнату, и пусть Анастасия приведет себя в порядок.
— Вот видишь, — вытирая слезы, сказала Анастасия Михелине, — хотела познакомить тебя с кузеном, а вышла такая неприятность.
— Не беда, — ответила та. — Познакомишь в следующий раз.
Девочки ушли, воровка обратилась к Никанору на плохом русском:
— Найди мне номер телефона господина полицмейстера.
Тот с места не двинулся, продолжал смотреть на воровку внимательно и выжидающе.
— Ты не расслышал?
— Я бы советовал вам, сударыня, держаться подальше от господина полицмейстера.
— Как ты смеешь давать мне идиотские советы? — возмутилась Сонька. — Выполняй, что я велела!
Дворецкий не двинулся с места.
— Ты не расслышал?
— Вам, сударыня, о чем-то говорит имя «штабс-капитан Горелов»? — спросил он с усмешкой.
— Нет. Я в России мало кого знаю.
— Он был изгнан из армии, опустился, крепко пил, пока не встретил даму по имени Сонька Золотая Ручка. Потом, по слухам, утоп в море. Я его брат. Родной. Приглядитесь. — Никанор откинул назад длинные волосы, и теперь можно было легко угадать в нем черты штабс-капитана. — Мы близнецы. Одно лицо.
От неожиданности Сонька вдруг на мгновение растерялась, не зная, как реагировать на увиденное и услышанное, но быстро нашлась.
— Как тебя?
— Никанор.
— Любезный Никанор. Ты что-то путаешь. Тебя я вижу впервые, а уж твоего брата, какого-то штабс-капитана, откуда мне знать? Смешно…
— Ваше право. Только имейте в виду, вашими фотоснимками обклеены почти все стены в участке, где меня допрашивали. Я поначалу сомневался, что это именно вы, теперь же окончательно удостоверился. Держитесь, мадам, от полицмейстера все-таки подальше.
— Ты заявишь на меня? — с насмешкой, едва ли не игриво посмотрела на слугу воровка.
— Зачем? — пожал дворецкий плечами. — Живите как знаете… Тем более что княжна без ума от вашей дочери. Но просьба все-таки к вам будет.
— Относительно господина полицмейстера?
— Относительно княжны. Постарайтесь оставить ее в покое. Все, что надо было сделать, вы сделали. Теперь вам надо исчезнуть, чтобы ребенок забыл о вас. Навсегда.
Сонькино самолюбие было задето. Она не без двусмысленности спросила:
— Ты полагаешь, я все здесь сделала?
— Вам виднее.
Она шагнула поближе.
— Ты ведь знаешь, что я должна была украсть у князя бриллиант «Черный Могол»?
— Это не моего ума дело, сударыня.
— Я не украла его. Хотя об этом меня попросила княжна. Я выронила его возле Алмазной комнаты!.. Не знаешь, у кого он сейчас?.. У княжны?
— О таких вещах мне знать не положено.
— Знаешь… Ты про все здесь знаешь!.. Девочка нашла его?
— Оставьте девочку в покое, — спокойно попросил Никанор.
— Ты ее душеприказчик?
— Я ее слуга. А обязанности слуги — оберегать свою госпожу.
— Позволь мне самой решать, как поступить в данном случае. Я не привыкла, чтобы мне указывали.
— Я вас предупредил, сударыня.
— Ты мне угрожаешь?
— Всего лишь прошу поступить по совести. В противном случае я вынужден буду заявить на вас и вашу дочь.
— Ты можешь сделать это сейчас.
— Не могу. Во-первых, в память о брате. А во-вторых, вы слишком расположили к себе княжну. Она не поймет, если я решусь на подобный шаг.
— Хорошо, — кивнула Сонька. — Найди в записках князя телефон полицмейстера, а там видно будет.
Она ушла, дворецкий постоял какое-то время в раздумье, затем направился к кабинету князя. Здесь он с трепетной осторожностью просмотрел бумаги на столе покойного, обнаружил изящную записную тетрадь в позолоченном окладе, открыл ее, принялся внимательно изучать записи. Нашел нужное, снял с аппарата телефонную трубку, набрал номер.
— Ваше высокопревосходительство?.. Великодушно простите за беспокойство, это дворецкий князя Брянского Никанор. Не гневайтесь, Василий Николаевич, на мою бессовестность, но мне крайне важно сообщить вам некоторую конфиденциальную информацию… Нет, с княжной, слава Богу, все благополучно, это больше касается покойного Александра Васильевича. Да, дело мне представляется весьма неотложным. Когда?.. Сегодня? Благодарю, Василий Николаевич. И еще раз простите за мою вероломность.