Таббу сопровождали братья Кудеяровы, сзади топтались Изюмов и еще несколько артистов оперетты. Петр держался рядом с примой, неся в руках огромный букет цветов, Константин же созерцал происходящее словно со стороны, высокомерно и иронично.
Когда прима почти достигла экипажа, из толпы выдвинулся молодой человек в военном френче без погон, с палочкой и перегородил ей дорогу.
— Госпожа Бессмертная, вы меня не помните?.. Вы были в госпитале и подарили мне этот кулончик.
— Конечно помню. — Табба поцеловала юношу в щеку и стала с помощью графа Кудеярова-старшего усаживаться в карету.
— Я вас никогда не забуду! — крикнул молодой человек, подняв трость. — Теперь я живу только вами!.. Меня зовут Илья!.. Илья Глазков!
Прима махнула ему из окна, Петр рухнул с ней рядом, и карета резво взяла с места.
— Спасибо, что хоть сегодня навестили, — бросила девушка графу.
— Дела, милая, дела, — развел руками тот. — Время сами видите какое.
— Не вижу. В больнице окна зашторены, стены толстые.
Граф расхохотался.
— Так, может, есть смысл так и жить в больнице?
— Нет уж, с меня хватит.
Воры — Артур, Улюкай, Безносый и Резаный — сидели на «хазе», пили чай, а кто и белое вино, кушали фрукты и слушали новость, которую им принес их стукачок, младший полицейский чин Феклистов.
— После пытки Кабан сутки отлеживался, потом подписал бумагу.
— Бумагу о чем? — переспросил Безносый.
— Что будет у полиции на бечевке. Зорить станет любого из вас. А уж ежли, часом, наткнется на Соньку, определенно не упустит.
— Надо поскорее пришить бедолагу, — задумчиво произнес Артур и загадочно оглядел товарищей. — А я ведь, братья, видел Соньку.
— Иди ты! — не поверил Улюкай. — И чего она?
— С полицмейстером. Под ручку. Не знал бы, что воровка, за благородную принял бы.
— Чего несешь?! — нахмурился Безносый. — С самим полицмейстером?
— Ну!.. Зашли в ювелирку на Литейном, стали цацки подбирать.
— Буровишь ведь, сознайся!
— Клянусь, — перекрестился Артур. — По виду не признал бы, а вот голос выдал.
— Ну, тетка!.. Ну, фартовая! Самого полицмейстера заарканила! — мотнул головой Безносый.
— Так и я об этом. Бельмам собственным не поверил!
— Тебя заметила?
— А то!.. Зыркнула так, что я мигом из ювелирки! Даже притырить ничего не успел.
— Кабан точно на нее напорется, — подвел черту Резаный. — А как напорется, так и завалит.
— Вот и я об этом. Надо отследить Соньку и вести ее своим хвостиком.
— Ей бы самой поосторожничать, — заметил Безносый. — А то ведь совсем в страх заигралась.
— Попробую найти ей подсказчика, — кивнул Артур.
Вечером, за несколько часов до спектакля, над главным входом в театр висела огромная афиша, на которой было изображено лицо Таббы, а под ним надпись: «ГОСПОЖА БЕССМЕРТНАЯ СНОВА НА СЦЕНЕ!» А чуть ниже был обозначен спектакль — «И. ШТРАУС „ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ“».
Здесь же играл театральный оркестр небольшого состава, бегали по улице газетчики-подростки, раздавая прохожим театральные листки.
БЕССМЕРТНАЯ СНОВА НА СЦЕНЕ!
БЕССМЕРТНАЯ В БЕССМЕРТНОМ СПЕКТАКЛЕ!
БИЛЕТОВ НЕТ. НО ВСЕ РАВНО ПРИХОДИТЕ!
СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ ВОСКРЕСШУЮ ПРИМУ!
Неподалеку, в каких-то ста шагах от театра, брел вор Кабан, еле волоча ноги и почти не разбирая дороги.
Окна кабинета Гаврилы Емельяновича были открыты, до слуха доносились игра оркестра, выкрики зазывал, шум улицы. Сам директор сидел за столом и со спокойным видом смотрел на свою любимицу.
Табба выглядела отменно — волосы гладко зачесаны, платье подобрано по фигуре, взгляд спокойный и снисходительный.
— Вы восхитительны, — промолвил директор, по-прежнему не сводя с нее глаз. — Впечатление такое, что больница пошла вам на пользу.
— Рекомендую вам также осчастливить сие заведение, — засмеялась артистка.
— О нет!.. Если я туда определюсь, то до конца дней своих останусь! Устал! Вы не представляете, как я устал!.. Интриги, зависть, наушничанье! Не театр — клоака!
— Надеюсь, своим отсутствием я хоть в какой-то степени облегчила вашу жизнь? — двусмысленно произнесла Табба.
— Наоборот! — воскликнул Гаврила Емельянвич. — Вокруг вас как раз больше всего интриг и скандала!
— Может, мне не следовало сюда возвращаться?
— Перестаньте, детка! — Директор открыл ящик стола, вынул оттуда длинную сафьяновую коробочку с дорогим браслетом, подошел к артистке, двумя ладонями вручил ей. — Примите и никогда больше не говорите глупостей. Вы — жемчужина, бриллиант моего театра! Все прочее пусть вас не касается. Только вы и я!.. Вы меня понимаете?
— Постараюсь понять, — ответила Табба, рассматривая подарок.
— Да уж извольте. — Гаврила Емельянович приник к ее руке. — Никогда. Слышите, никогда я не предам вас.
— Надеюсь, — усмехнулась девушка.
Неожиданно директор о чем-то вспомнил, взял со стола изысканный конверт с золотыми вензелями, передал ей.
— Сама Матильда Кшесинская поздравляет вас с возвращением на сцену.
Табба вскрыла конверт, прочитала. «Поздравляю, восторгаюсь, люблю». И витиеватая подпись знаменитой балерины.
Артистка поцеловала записку, прошептала:
— Благодарю.
Спектакль уже закончился, а публика все вызывала любимицу на поклоны, забрасывала сцену цветами, оглушала криками «браво». Катенька за кулисами едва успевала принимать цветочные корзины, букеты, передавала их молодым статистам, чтобы те относили все это добро в гримерную комнату.
Наконец Табба вышла на последний поклон и, благодарно кланяясь участникам спектакля, направилась к себе.
Прислуга заспешила следом.
В гримерке прима закрыла поплотнее дверь, обратилась к Катеньке с горящим взглядом:
— Как?
— Восхитительно, барыня!.. Выше всех похвал! Такого успеха еще не было!
— Значит, надо почаще резать вены, — дурно пошутила Табба.
— Не приведи вас господи!.. Просто публика от вас без ума.
— Никто меня не спрашивал?
— Вы имеете в виду?..
— Да.
— Нет. Никого не видела. Вот разве что велели передать записку.
— Кто?
— Некий господин.
— Что сказал?
— Просто попросили передать.