Барб было одиннадцать, а Бев недавно исполнилось девять. Барб — белокурая копия Шарлотты, такая же загорелая, а Бев — бледная, темноволосая, нескладная и очень высокая.
Младшая дочь Ника переросла всех мальчишек и девчонок в классе, а старшую сестру — на целых пять сантиметров.
— Они побывали на съемочной площадке. Здесь недалеко, в пустыне. С тех пор только об этом и говорят! — Шарлотта кивнула дочерям. — Ну, девочки, расскажите папе!
Бев взяла костыль в одну руку и показала на отца.
— Видишь? — сказала она сестре. — Я же говорила, папа не умер!
— Пока не умер, — уточнила Барб.
Ник жестом велел Шарлотте подать костыли, но она не обратила внимания.
— Папочка никогда не умрет, — убежденно проговорила Бев.
— Ты дура! — обозвала сестру Барб. — Рано или поздно все умирают.
— Девочки, — вмешалась Шарлотта, — как вы себя ведете?
Кажется, она не находила ничего странного в том, что пришлось проехать две тысячи миль, чтобы вытащить из гроба живого мужа. Наверху орган заиграл что-то заунывное.
— Он тоже умрет, как и все люди! — не желала уступать Барб.
— Только не папочка, — упрямилась Бев. — Он обещал! Правда, папа?
Джерачи и в самом деле обещал. Его отец часто говорил, что обещание — это всегда долг. Ogni promesa е un debito. Только став отцом, Ник понял, насколько прав Джерачи-старший.
— Теперь понимаешь, как я живу? — спросила Шарлотта. Голос звучал достаточно бодро, не похоже, чтобы она притворялась. Улыбнувшись, она коснулась изуродованного лица мужа и поцеловала в губы. Никакой африканской страсти — обычный поцелуй, который жена дарит мужу за завтраком. Почему-то Джерачи, сидящему в гробу со сломанными ребрами, такой мимолетный поцелуй показался неуместным, особенно под аккомпанемент заунывной мелодии, доносящейся сверху. Хотя в защиту Шарлотты можно сказать, что в такой обстановке подходящее лобзание подобрать крайне сложно.
— Поможешь мне вылезти?
— Твой отец ждет в машине, — объявила Шарлотта. — Хочешь, позову?
— Нет. — Естественно, подняться отец не потрудился. — Просто дай мне руку, я сам справлюсь.
Шарлотта помогла мужу подняться, а девочки принесли костыли. Они двигались совершенно синхронно, будто репетировали эту сцену сотни раз. Больше всего они походили на крестьянок, подносящих скромные дары королю.
Ник прижал дочек к себе, и они робко улыбнулись.
— Ты ведь обещал, — прошептала Бев.
— Я держу слово, — чуть слышно ответил ее отец.
— Как хорошо, что ты вернулся, — проговорила Шарлотта.
Автостоянка перед похоронным бюро была размером с футбольное поле. На ней стояло машин пятьдесят, но отец Ника, Фаусто, занял самое лучшее место, поближе к входу. Наверняка он разведал обстановку еще вчера, а сегодня приехал на несколько часов раньше, чтобы никто не встал на облюбованное место. Фаусто сидел за рулем видавшего виды автомобиля и слушал мексиканское радио. Кондиционер работал на полную мощность, и, наверное, поэтому Джерачи-старший надел потрепанную стеганую куртку с эмблемой профсоюза на груди. Он внимательно смотрел, как Ник, путаясь в костылях, спустился по лестнице и уселся на пассажирское сиденье.
— Привет, сынок! — радостно прокричал он. — Ты похож на оживший бифштекс!
Кленовые столы для мирных переговоров были специально заказаны у местных умельцев. Их поставили четырехугольником в зале, где когда-то была конюшня. Краска на столах успела подсохнуть и все же пахла довольно сильно. Вообще-то запах казался терпимым, пока не смешался с дымом сигарет. Пришлось открыть окна, так что больной эмфиземой consigliere из Филадельфии и страдающий всеми известными недугами дон Форленца были вынуждены слушать из соседней комнаты. На улице было довольно прохладно, и все, кроме Луи Руссо, по всей вероятности желавшего что-то доказать, сидели в пальто и шарфах.
Во имя мира представители всех семей сошлись на следующем: в авиакатастрофе над озером Эри не виноват никто. Фрэнк Фалконе поставил сто тысяч долларов на боксерский матч в Кливленде и настоял на полете, невзирая на погодные условия. Когда самолет шел на снижение, один из диспетчеров услышал, как пилот говорил о диверсии. На самом деле в критической ситуации Джерачи просто думал вслух и старался исключить наименее вероятные причины аварии, например диверсию. Гром и молния мешали прохождению радиосигнала. Самолет упал в озеро, в результате чего погибли все, кроме Джерачи, который получил тяжелейшие травмы. Узнав об ужасной трагедии, дон Форленца убедился, что, если и произошла диверсия, как утверждает полиция, члены его семьи в ней не замешаны. Первым делом он вытащил своего крестника из ужасной больницы для бедных. А что ему оставалось? Если дон Фалконе и дон Молинари действительно погибли в результате диверсии, ответственность может быть возложена на кливлендскую семью, а что еще вероятнее — на его крестника, который лежит без сознания и не может себя защитить. Кто из присутствующих не попытался бы спасти своего крестника? К тому же Джерачи — член клана Корлеоне, и дон Форленца подумал, что Ник стал объектом возмездия одной из нью-йоркских семей. К тому времени, как Джерачи пришел в сознание, полиция уже исключила вероятность диверсии. Катастрофа произошла по воле божьей. Дон Корлеоне сообщил Собранию, что пропавшим пилотом был Фаусто Джерачи, и заявил, что вымышленное имя на правах пилота было призвано ввести в заблуждение правоохранительные органы, как и фальшивые водительские права в карманах большинства присутствующих. На этот раз игра с именами удалась — все давно догадывались, что Джеральд О'Мэлли на самом деле Фаусто Джерачи-младший, хотя полиция уверена, что О'Мэлли — обглоданный крысами труп.
Словно отдавая должное памяти четверых погибших, доны проявили здравый смысл и от обсуждения катастрофы плавно перешли к другим темам. Довольно скоро заключили договор о длительном перемирии, ради чего Собрание и созывалось.
В официальной версии произошедшего было много правды, но в нее не верил ни один из сидящих за свежевыкрашенными столами.
Не нашлось никаких доказательств, да только все твердо считали, что люди Луи Руссо проникли на маленький остров Винсента Форленца и устроили диверсию. К тому же четверо погибших представляли четырех главных противников расширения власти Чикаго на запад. В результате старый дон Форленца подвергся всеобщему осмеянию. Противостояние в Нью-Йорке предоставило Руссо великолепный шанс, которым тот не преминул воспользоваться. Многие доны вступили с ним в союз: Карло Трамонти из Нового Орлеана, Банни Конилио из Милуоки, Сэмми Драго из Тампы и новый хозяин Лос-Анджелеса — Джеки Пинг-Понг.
Никого, за исключением союзников Руссо, возвращение Чикаго к власти не радовало. Однако, по общему мнению, за столом переговоров Нос гораздо менее опасен, чем в роли воинственного чужака. Доказательства вины Носа не интересовали никого из присутствующих. Собственные дела гораздо важнее. Даже Мясник Молинари (под влиянием Майкла Корлеоне) согласился с официальной версией случившегося и поклялся, что не будет мстить.