В воздухе запахло скандалом. Положение спасла Завгородняя. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, она, как ни в чем не бывало, уселась на колени к Володе Соболину и принялась весело болтать с ним, расточая лучезарные улыбки.
— Как ты думаешь, Марина, Лукошкина теперь уволится? Она ведь давно собиралась, — с грустью в голосе спрашивала меня Горностаева. — А может, Обнорский женится на Светке?
Я не ответила ей. Сегодня мне было не до чужих переживаний. Мои собственные отношения с Марком, похоже, заходили в тупик. Вернулись из отпуска мои Агеевы — старший и младший. Марк даже не потрудился скрыть вздох облегчения, когда услышал об этом известии. Он с нескрываемой тревогой рассказывал мне, что заболел любимый мопс его жены, и это трагическое обстоятельство страшно огорчает Монику. Конечно, и у меня была своя семья, прочно стоящий на ногах муж и двое детей. Но встреча с Марком разбередила старую рану, и делать вид, что мое самолюбие не страдает, было выше моих сил.
Когда пришло время забирать картину из мастерской, мы с Марком были в очередной размолвке. Мне очень хотелось, чтобы он оценил работу реставраторов, но просить его съездить за Порселлисом вместе я не стала. Неожиданно инициативу проявил знаток живописи и борец с контрабандой художественных ценностей Юра Рыбкин. Он пулей домчал нас до реставрационной мастерской, одобрил работу подопечных Сенкевича, терпеливо подождал, пока упаковывали картину, а когда я расплатилась и раскланялась с Ароном Семеновичем, понес ее к машине.
Выйдя вслед за Рыбкиным из мастерской и наблюдая, как бережно он укладывает Порселлиса на заднее сиденье, я столкнулась с Марком.
— Тебя можно поздравить, приобрел стоящую копию? — спросила я, увидев в его руках прямоугольный квадрат, завернутый в упаковочную бумагу.
— Да так, пустяки, разве это может сравниться с твоим Порселлисом, дорогая.
— С моим Порселлисом, да и со мной тоже, мало кто может сравниться, однако некоторые довольствуются подделками — и всю жизнь при этом счастливы, — ни с того ни сего разозлилась я и, резко развернувшись, вышла из мастерской.
* * *
Обратно мы с Рыбкиным летели не просто пулей, а реактивным снарядом. Немудрено, что произошло прямое попадание нашего «снаряда» в ржавый «жигуленок», зазевавшийся на перекрестке Университетской набережной и 1-й линии.
— Ну все, козел, тебе конец, — процедил сквозь зубы Рыбкин и рванул дверь.
— Юра, пожалуйста, держите себя в руках, ничего страшного не случилось, все живы и даже, кажется, целы, — успокаивала я Рыбкина.
— У вас же нет мобильника, Марина Борисовна? — повернулся ко мне Рыбкин, прежде чем идти разбираться с водителем «жигуленка».
Я кивнула — мой будущий зять знал не хуже остальных, что пользоваться мобильной связью в последнее время я перестала. Вот только никто не знал, почему я вдруг отказалась от услуг «Северо-Западного GSM». А произошло это с появлением Марка. Я, конечно, не ханжа, но все-таки разговаривать с мужем, лежа в постели с любовником, было бы слишком даже для меня. Пришлось пойти на маленькую хитрость и наврать мужу, что моя «Nokia» вышла из строя, а покупку нового аппарата я под благовидными предлогами откладывала со дня на день. Жизнь доказала мудрость моего решения: фуга Баха, гимн Советского Союза и даже божественная мелодия Гарика Стебелюка из фильма «Преступный Петербург» не дергали меня по пустякам в ответственные моменты жизни.
А у Юры Рыбкина радиотелефон был, но именно сейчас, как назло, у крошки-"сименса" сели батарейки.
— Марина Борисовна, не в службу, а в дружбу, сходите хоть в Академию художеств, что ли, я не знаю…
Позвоните, вызовите «гибонов»…
Оглянувшись, я увидела, как водитель «жигуленка» — парень с «конским хвостом» на затылке — лез к Юре то ли с объяснениями, то ли с извинениями, а Рыбкин отмахивался от него, сокрушенно осматривая свою машину. На бедном Юрике не было лица — вмятина на правом крыле обойдется ему не в одну ментовскую зарплату. Когда я вернулась к месту ДТП, будущий зять достал из барсетки двести рублей и жалостливо предложил:
— Неудобно как-то получилось, Марина Борисовна, можно я вам машину поймаю? Доставит вас с Порселлисом в лучшем виде. А то чего вам тут торчать, пока «гибоны» будут мне мозги компостировать…
Почему-то мне еще раз захотелось взглянуть на место ДТП. Таксист сделал все, как я просила. «Волга» резко свернула с набережной влево, и через минуту я снова оказалась на злополучном перекрестке. Ничего особенного, обычный питерский сюжет — лохматый «жигуленок» и его малохольный водитель влипли по полной программе в БМВ последней модели да еще под управлением мента!
Приехав домой, я засунула Порселлиса за шкаф в гостиной и умчалась в «Золотую пулю».
* * *
Работа над антикварной темой, которую поручил мне Обнорский, неожиданно захватила меня. Я целый день просидела в Публичке, листая газетные публикации середины 90-х, посвященные Соломону Рябушинскому. «Известный коллекционер», «известный контрабандист», «суперпрофессионал-рецидивист недюжинных способностей» — собратья по перу не скрывали своего восхищения перед этим человеком, который на протяжении нескольких лет умудрялся переправлять картины на свою историческую родину, пряча их в переплеты книг. Рябушинский собрал прекрасную коллекцию с помощью сотрудников питерских музеев, которые выносили ему оригиналы, а возвращали в запасники копии.
— Послушай, Миша, — обратилась я к Модестову, — посмотри, какая интересная закономерность вырисовывается. Не успел Соломон премудрый освободиться после очередной отсидки, как в городе стали твориться странные вещи. Обнесли квартиру коллекционера Добровольского, у сестры художника Василевича взяли картину якобы для выставки, а вернули превосходно выполненную копию, а через несколько месяцев оригинал этой картины всплыл на аукционе «Сотбис». — Я перелистнула страницу своих записей. — А вот еще, на Пулковской таможне задержали гражданина США при попытке вывезти полотна Айвазовского. Картины эти принадлежали Российскому историческому обществу, но руководство утверждает, что у них ничего не пропадало. Да, что там какие-то общества, недавно у моего приятеля Толи Стрелкина увели два прекрасных рисунка Дюрера. Заметь, что пока Рябушинский сидел, такой вакханалии не наблюдалось.
— А мне, Марина Борисовна, пока похвастаться нечем. — Модестов поправил старомодные очки а-ля кот Базилио. — Обнорский прав, Робинсоны, конечно, не ангелы, и оперативная информация на них имеется. Но ее к делу не пришьешь. Доказательная база очень слабая, да ее, практически, и нет никакой. Жаль, что столько времени зря ухлопали…
* * *
Своего Порселлиса я достала из укрытия только спустя три дня. Поставила на диван, пригляделась. «Надо же, — восхитилась я, — фрегат, терпящий бедствие, явно помолодел и сиял обновленными красками, погружаясь в пучину вод. Но позвольте, а где же?!.» Я схватила картину и перенесла поближе к свету. На уровне ватерлинии корабля не было пятна от штык-ножа революционного матроса. А ведь в реставрационной мастерской, когда Сенкевич показывал мне картину, пятно было. Это просто наваждение какое-то! Я снова положила картину на диван и рухнула как подкошенная рядом с ней. Нет, это был не Ян Порселлис! Я принесла домой дешевую подделку, фалыдак! Кто, где, когда — задавалась я бесконечными вопросами и не находила на них ответа. Лучше бы я потеряла деньги, драгоценности, что угодно, только не эту картину. Мои предки сумели сохранить ее в революцию, не выменяли на хлеб в блокаду… «Ничто не может сравниться с твоим Порселлисом, дорогая», — вспомнила я слова Марка. Марк! О Господи, как же я сразу не догадалась. Он давно на нее облизывался, да и в мастерской Сенкевича оказался в тот же день и час, когда я забирала картину… Все одно к одному. Марк! Неужели это ты? Как ты мог? Я закурила и подошла к окну.