Девушка задумалась о чем-то, потом зачем-то оглянулась и сказала шепотом: — Вообще-то, сауна у нас пятнадцать долларов стоит… Но для вас лично сегодня — бесплатно… Пользуйтесь моей добротой.
Обнорский смутился и затряс головой:
— Спасибо, но… Не стоит… Есть у меня пятнадцать долларов, и…
— Вот и пусть будут, — улыбнулась Юля. — Да бросьте вы, это же вы не у меня лично одалживаете, а фирма — она не обеднеет. К тому же мне для вас хочется что-то приятное сделать. Оказывается, мои родители — ваши преданные поклонники, все ваши статьи читают… Я и не знала, что вы такой известный журналист…
Серегин очень любил, тогда его хвалили (особенно — когда это делали женщины), но при этом чувствовал себя не очень ловко — по большому счету, он не считал, что делает что-то выдающееся, просто работа журналиста — она изначально предназначена для того, чтобы привлекать внимание людей. Причем внимание людей должно привлекаться, в основном, к поднимаемой в материале проблеме, и только потом — к личности автора. К сожалению, многие коллеги Андрея считали по-другому и работали не столько «за идею», сколько для «самораскрутки». Спору нет, популярность, она штука приятная, да и полезная в чем-то — когда приходит известность, многие вопросы решаются легче и быстрее. Но есть и другая сторона у этой медали — чем больше «раскручивается» журналист, тем большая ответственность ложится на его плечи, а вот это как раз понимают не все… Андрей очень любил, когда его хвалили, но, зная за собой эту слабость, всерьез опасался превратиться в надутого «звездного» мудака, поглядывающего свысока на простых «людишек» и начинающего учить всех жизни… «Звездная болезнь» — она хуже чумы, потому что способна погубить даже очень большой талант.
— Спасибо вам, Юля, — искренне сказал Обнорский. — Такие слова — очень приятно слышать.
Ему очень не хотелось принимать «халявное» предложение, но он видел, что Юля сделала его искренне, а обижать девушку не стоило… Но и быть обязанным женщинам Обнорский не любил… Выход он нашел простой:
— Вы мороженое любите?
— Люблю, — кивнула Юля. — А что?
— Я сейчас! — Андрей выскочил в кафе и заказал большую порцию мороженого с фруктами, взбитыми сливками и вафельными трубочками — вся эта радость стоила в «Европе» почти столько же, сколько посещение сауны. Дав официантке хорошие чаевые, Обнорский испросил разрешения утащить вазочку с лакомством с собой в «центр здоровья» — и зашел туда, держа мороженое перед собой, словно букет цветов.
Юля ахнула и зарделась, Серегин довольно заулыбался. Девушка приступила к уничтожению сложной десертной конструкции, а Обнорский, пользуясь случаем, попросил разрешения позвонить — но в триста двадцать пятом номере трубку никто по-прежнему не снимал…
В сауне Андрей попарился до десяти вечера — то есть до самого закрытия заведения. Уходя, он снова «зацепился языком» с Юлей — девушка явно не возражала насчет того, чтобы поболтать, а Серегин тянул время, ему нужен был хоть какой-то предлог, чтобы остаться в «Европе» подольше, не вызывая ни у кого подозрений… Он чувствовал некоторую неловкость — Юля-то искренне общалась с ним, а он, получалось, ей как бы прикрывался… Девушка, возможно, и не стала бы возражать, если бы Андрей предложил подвезти ее домой, да Обнорский и сам, в другой ситуации, не упустил бы такого случая — но в тот вечер все его мысли занимала исключительно израильтянка из триста двадцать пятого номера… Поэтому пришлось Серегину, якобы случайно, смотреть на часы, ахать, хвататься за голову, сокрушаться по поводу опоздания на какую-то важную встречу и быстро прощаться со слегка разочарованной Юлей… Впрочем, домашний телефон у нее Андрей все-таки «стрельнул» — на всякий случай. Девушка-то, между прочим, была очень даже ничего…
Еще один звонок из холла гостиницы — и снова длинные гудки в номере Рахиль… И податься больше Андрею было некуда — разве что только в баре засесть, но ему не хотелось обращать на себя внимание персонала… Ну, в самом деле, если в приличном баре сидит в одиночку мужик и цедит сок — явно он кого-то ждет или за кем-то следит, тут и непрофессионал догадается…
Пришлось Серегину разместить «наблюдательный пункт» в своем «вездеходе» — тоже, кстати, вариант был не из лучших… Машина уже остыла, и, пока разогревалась, пока протапливалась, Андрей успел даже подрожать немного — зато потом «Нива» раскочегарилась до почти тропических температур. Наверное, именно эти температурные перепады сыграли с Обнорским злую шутку — выключив двигатель и откинувшись в кресле, он сам не заметил, как уснул…
И приснился ему очень странный сон — будто выходит он из машины, как наяву, направляется ко входу в отель, а там, в дверях, в серых пиджаках службы безопасности друзья его погибшие стоят — Илья Новоселов, Назрулло Ташкоров и Серега Вихренко. Андрей войти в гостиницу хочет, а парни ему дорогу заступают, начинают спрашивать, с какой целью он в «Европу» пожаловал… И вроде как — не узнают они Обнорского, смотрят, словно на чужого. Андрей им мигает изо всех сил, мол, чего вы, ребята, это же я — Палестинец, а они на подмигивания не реагируют, говорят, что пропустить в отель не могут… Обнорский злится, лезет за своим журналистским удостоверением, говорит, что у него важная встреча назначена — а его все равно не пропускают, только Шварц вдруг предлагает Назрулло старшего смены позвать. Ташкоров исчезает куда-то, а потом возвращается вместе с Женькой Кондрашовым — тот идет и за горло держится, и тоже Обнорского не узнает… «Кончайте придуриваться, мужики, это же я!» — кричит Андрей, но крик почему-то вязнет в горле… А ребята молчат, смотрят куда-то в сторону и холодом от них веет… [30]
Проснулся Обнорский совсем закоченевшим — машина давно выстудилась, и руки-ноги у Андрея затекли, потому что, задремав, он съежился инстинктивно в позе эмбриона… Серегин глянул на часы и выругался — до двух часов ночи оставалось всего двадцать минут. Обнорский заметил двигатель и, постукивая зубами и лихорадочно вспоминая график разведения мостов, понесся к себе на Охту — к госпоже Даллет в любом случае явно не стоило заявляться в столь поздний час…
* * *
Спалось Андрею в ту ночь плохо — то какие-то шорохи за дверью слышались, то вдруг головная боль накатывалась, то знобить начинало — давала, видимо, о себе знать дремота в холодной машине после сауны… Под утро, как положено, и насморк проклюнулся — в общем, встал Обнорский в отвратительном настроении, долго грелся горячим душем, потом заставил себя смастерить бутерброд и втолкнул его в утомленный организм, сдабривая сухие куски крепким кофе…
У «Европы» Серегин появился примерно в 9.30 — вяло кивнул охранникам, внимательно осмотревшим его фигуру, и прямиком отправился на третий этаж. Подходя к номеру Рахиль Даллет, Андрей уже даже азарта не испытывал — игра в кошки-мышки с зеленоглазой израильтянкой несколько вымотала его. Обнорский сердито, по-деловому постучал в дверь и отошел на шаг, ожидая реакции. А реакции-то никакой и не последовало — вот тут Андрей проснулся окончательно, разволновался и постучал снова, погромче — за дверью по-прежнему никто не отвечал… «Все, — закусив губу подумал Серегин. — Она соскочила… Я упустил ее, проспал, прохалявил!… Наверное, до нее дошла информация о неудачном покушении и — ясное дело, она решила сваливать… Чего ловить-то при таких раскладах…»