В футболе травм бывает больше…
— Я понимаю. Но футбол — это спортивная игра. Она изначально носит мирный характер…
— Ну это как сказать. До такого мордобоя порой доходят, что только держись… А фанаты?! Фанаты, Андрей! Вот где простор для самореализации всякой шпаны. Вот где мордобой и беспричинная злоба.
— Да, это, безусловно, справедливо.
Шпаны там хватает. Мы, однако, говорим сейчас о другом. Ваши «игры» — боевые игры. Они настраивают человека на сражение, на убийство. Не настоящее убийство, не всамделишное, но оно как бы подразумевается… Можешь ты дать гарантию, что твои сотоварищи, наигравшись во все эти игры, не захотят попробовать убить кого-нибудь по-настоящему?
— Ну у тебя вопросы! Скажи прямо: что-то случилось, и вы подозреваете «Викингов»?
Скажи прямо — я пойму.
— Случилось, — сказал я. — Извини, но не имею права раскрыть тебе подробности.
— Убийство?
— Убийство.
— Скажи мне прямо, кого из моих ты подозреваешь, и я тебе сразу отвечу: мог он или нет… — горячо сказал Харольд, а потом добавил:
— Господи! Что я несу! Нет у меня таких, нет. За каждого из своих я головой ручаюсь.
— Понятно. А вообще много людей в твоем племени?
— Около сорока человек.
— Прилично. И за каждого ручаешься?
— Мы же не всех берем. Приходят люди — ой, возьмите, хочу быть викингом! Но мы сначала с человеком беседуем, смотрим, что ему интересно. Если ему интересно только по карельским камням скакать, то это не к нам…
— А к вам зачем приходят — бисером вышивать?
— И бисером тоже… в переносном смысле. Мы, конечно, ходим в походы, но главное — мы изучаем историю, саги, осваиваем ремесла. За каждым новичком закрепляем ветерана и принимаем в племя только после полугодичной стажировки… Вот так, Андрей.
А ты говоришь: жестокость!
— М-да, звучит убедительно.
— А как же! У меня мальчишки-романтики, умнички. У них глаза горят. Они в бой рвутся. Но в бой честный и справедливый.
А ты говоришь: убийство.
Я отдавал себе отчет, что Игорь-Харольд, конунг «викингов», человек увлеченный, склонен идеализировать своих соратников.
Но, в общем-то, ему верил…
— Я понял тебя, Игорь. А с другими клубами контакты поддерживаете?
— А как же? Разумеется. И с питерскими, и по России, и с заграничными.
— А там что за люди? В других клубах?
— Разные люди… в основном нормальные.
— А есть и ненормальные?
— Знаешь что, Андрей? Я за глаза говорить не люблю.
— Понятно. Ты не обижайся, Игорь.
— Я не обижаюсь… Но не этично как-то, понимаешь?
На этом мы и расстались. Я попрощался с хозяином, с манекеном в кольчуге и с котом. Поехал к себе в Агентство.
* * *
Вечером, прихватив с собой Глеба Спозаранника, мы поехали к проституткам. Да, да, именно к ним… В Питере достаточно много мест, где тусуются путаны. Все «точки» нам было не охватить, и мы выбрали наиболее перспективные. То есть, наиболее близко расположенные к проспекту Рационализаторов. Зверев успел заскочить в фотоателье и заказал размножить фото «орлиной жертвы».
— На меня, — сказал Сашка, — посмотрели там как на идиота.
— Но заказ приняли?
— А как же? Вот — триста экземпляров.
Каждому по сотне — и вперед.
На обороте каждого фото рукой Зверева был написан телефон Агентства и цена информации — «$100».
— Пока написал триста раз — рука отвалилась, — сказал Зверев.
— Нелегок хлеб писателя, — посочувствовал Спозаранник. — Если моя жена узнает, чем я вынужден заниматься, объясняться с ней придется вам, Андрей Викторович.
— Такой семьянин, как ты, Глеб, всегда вне подозрений. Так что не дрейфь! — хлопнул я его по плечу.
Мы взяли по сотне фотографий и разъехались «по бабам». Мне Достался район метро «Ладожская». Было около девяти вечера, и путанки уже вышли на работу. Девицы стояли поодиночке, парами, тройками, прогуливались… «Господи, — подумал я, — как далек их мир от мира, в котором живет Игорь-Харольд». Я проехал по улице, припарковался, и сразу ко мне подошла девица… Вот будет здорово, если меня увидит кто-то из знакомых! Нормально, скажут, Обнорский проводит время. Опустился до уличных девок.
— Деточка, я не клиент, — сказал я молоденькой, совсем молоденькой девице. — Но все равно могу быть полезным.
Путана посмотрела подозрительно, а я достал фото.
— Знаешь ее?
— Чего это? Отвали…
— Это путана… ее убили. Возьми фото.
Возьми, возьми, не бойся. На обороте есть мой телефон… видишь? А вот это видишь?
— Чего это?
— Сто баксов. Ты их получишь, если вспомнишь ее… усекла?
— Я ее не знаю.
— Ничего. Повспоминай, другим покажи. Бабки я отмусолю сразу, без обмана. Поняла?
Так я всучил первое фото. Всего за полтора часа раздал около сорока фотографий.
Иногда фото у меня не брали, посылали куда подальше… Иногда, напротив, интересовались, расспрашивали. Всегда предлагали профессиональные услуги «в ассортименте» и «со скидками». Дважды ко мне подходили сутенеры. И им тоже я дал фото. Они смотрели с подозрением, но про стоху баксов выслушали с интересом. Как говорил Горбачев — человеческий фактор.
Зверев и Спозаранник за вечер тоже раздали все фотки. Глеба, правда, на Староневском чуть не прихватили менты, крышевавшие тамошних шлюх. Но он сумел им объяснить ситуацию. Ребята прониклись и даже пообещали помочь, прихватив с собой десяток снимков. Стошка баксов и для мента не будет лишней.
* * *
Я вспомнил про хранителя моего домашнего очага — божка Дзаошеня. И про пустой холодильник. По дороге домой заехал в круглосуточно работающий гастроном, набрал два пакета жранины… Дзаошень, таким образом, не получил своего ежедневного щелбана, а я по-человечески поужинал.
Сытый и от этого буржуйского излишества счастливый, я лег спать и уже потихоньку начал дрейфовать в сторону Морфея, но тут зазвонил телефон.
Сам по себе факт ночного звонка означает, что произошло нечто экстраординарное, что не может ждать до утра. Ты слышишь мурлыканье телефона, медленно или, наоборот, стремительно выныриваешь из сна и включаешь свет… или ты не включаешь свет и лапаешь наугад телефон… находишь и говоришь в трубку: «Алло! Алло!». И слышишь в ответ нечто такое, что враз стряхивает с тебя остатки сна… А может, ты слышишь пьяный голос, который бормочет: «Позовите Надю…»