— Вот ваша фотография, — Чернов выхватил из кармана пиджака карточку, которую ему передал Антибиотик.
— Ах, этот… — протянула Катерина. — Мы с ним посещаем один спортивный клуб.
— И все?
— Ну, если вы такой осведомленный человек, — улыбнулась Катя, — то у вас должны быть и другие фотографии… Я устала, больше разговаривать не буду. Отведите меня в камеру.
— Ты, сучка, об этом еще пожалеешь, это я тебе гарантирую, — негромко сказал Чернов, выводя Катю из кабинета. — Пожалеешь очень скоро.
Катерина ничего ему не ответила: она действительно страшно устала и, вернувшись в камеру, сразу легла. В тот вечер ее больше не трогали…
На следующий день Чернов, встретившись с Антибиотиком у станции метро «Елизаровская», доложил, что Званцева «молчит, как Зоя Космодемьянская». Виктор Палыч хмыкнул и, уходя, сказал жестко:
— Рой дальше… Штирлиц ты наш… Антибиотик ничего не понимал и поэтому не торопился принимать какое-то решение. «Ничего, — думал он. — Пусть посидит девочка. Только на пользу ей будет».
Между тем Катерина, не получая никаких известий от Антибиотика, все больше склонялась к мысли, что раз Виктор Палыч не присылает ни адвоката, ни весточек, то он сам может иметь какое-то отношение к ее задержанию. Или это все-таки дело рук Сергея? Она понимала, что рано или поздно ей придется отвечать на вопрос — как у нее оказался в каблуке кокаин. Виктор Палыч найдет возможность задать его, если только он не был подложен с его ведома. Что тогда говорить? Какую версию строить, чтобы не погубить себя и… Сергея. Катя знала, что не сможет его выдать, даже если он на самом деле отправил ее в тюрьму, Челищев стал ее вторым «я», Катя растворялась в нем, теряла рассудок и силу воли… Было и еще одно обстоятельство, о котором никто не знал, кроме нее. Вот уже две недели у нее была задержка женского цикла. Такое случалось и раньше, но сейчас самочувствие было не совсем обычным. Катя со страхом думала о том, что она, потеряв голову с Сергеем, предохранялась небрежно и вполне могла забеременеть…
В середине дня ее вызвали к дежурному адвокату, который торопливо и формально выдал ей несколько убогих советов. После адвоката ее вызвали к знакомому уже подслеповатому следователю, которого, как оказалось, звали Виталием Ивановичем Мищенко.
Мищенко сообщил Кате, что в отношении ее «избрана мера пресечения — содержание под стражей». Катя перешла из разряда задержанных в категорию арестованных, и вскоре ее должны были перевести в «Кресты». Катерина продолжала теряться в догадках относительно всего, что с ней случилось. Нет, Антибиотик — человек дела, прежде всего — дела, и он не стал бы ее подставлять именно сейчас, когда она была ключевой фигурой сразу в нескольких контрактах.
Но кто тогда остается… Только Сергей.
Перед переводом в «Кресты» ее снова вызвали на допрос. На этот раз побеседовать с ней захотел тот самый опер, который ее задержал.
Когда дежурная привела Катерину в следственный кабинет, Степа Марков встал из-за стола и поздоровался:
— Присаживайтесь, Екатерина Дмитриевна. Меня зовут Степан Петрович Марков, я — старший оперуполномоченный пятнадцатого отдела… Я бы хотел поговорить с вами предельно откровенно и, если хотите, конфиденциально.
Катя усмехнулась:
— Вчера один ваш сотрудник уже пытался это сделать… Добавить мне нечего. Никого из тех людей, что вас интересуют, я не знаю достаточно хорошо.
— Какой сотрудник? — удивился Марков.
— Не знаю, — пожала плечами Катерина. — Он забыл представиться.
— Ладно, — нахмурился Степа. — Мы с этим разберемся, а сейчас я хотел вот что спросить… Нет, ваши знакомые меня не очень интересуют, я их сам знаю, заочно, конечно… А вот вы — вы же на камикадзе не похожи, и наркотики — это что-то новое в вашей биографии… Что случилось-то, Екатерина Дмитриевна?
Катю передернуло. Этот опер сразу ударил по болевой точке.
— Если даже вам, Степан Петрович, это удивительно, зачем же тогда вы меня сюда посадили?
Марков вздохнул:
— Екатерина Дмитриевна, давайте будем точны в формулировках. Посадил вас не я. Сюда вас привел ваш образ жизни, и привел закономерно, только чуть раньше, скажем, чем я предполагал…
— Образ жизни? — возмутилась Катя. — Дай Бог всем такой! Можно подумать, вы тут все — ангелы белокрылые… Степа мягко прервал ее:
— Давайте не будем вести абстрактные беседы… Я вот что думаю: ваш патрон Виктор Палыч — только не надо говорить, что вы его не знаете, лучше вообще ничего не говорите, так вот: Виктор Палыч, выжав из вас все, что можно, просто плюнет на вас. Бесплатный сыр бывает только в мышеловках… Антибиотик — умный и расчетливый человек, в его деле действует своеобразный закон сохранения энергии: если где чего-то прибывает, то в другом — должно убывать. Лишние ему не нужны…
Катя долго молчала, а потом, попросив у Степы сигарету (от вонючей «родопины» у нее сразу закружилась голова), спросила:
— Степан Петрович, позвольте и я задам вам вопрос, раз уж у нас такой разговор пошел откровенный…
— Спрашивайте, — кивнул Марков. — Если это не будет касаться интересов службы, отвечу вам честно…
— Я о вас и о вашем отделе кое-что слышала… Неужели вы всерьез верите в то, что государство сейчас действительно ведет борьбу с так называемой «мафией»? Скажу точнее — не ведет, а хочет вести?… Степа вздохнул и загасил свой окурок в пепельнице:
— Я, Екатерина Дмитриевна, за всю Россию страдать не умею, о себе лично — скажу. Я делаю все, что могу, чтобы сломить ту систему, которую налаживает в Питере Антибиотик, и я не один такой.
Катя внимательно посмотрела Степану в глаза и покачала головой:
— Вы — симпатичный и, видимо, искренний человек… Мне просто страшно за вас… Марков усмехнулся:
— Давайте все-таки от моей скромной особы перейдем к вашим проблемам… Катерина решительно тряхнула головой:
— А у меня нет проблем, Степан Петрович. То, что я сюда попала, — что ж, сказано в Библии: время разбрасывать камни, время — собирать… Но при всем моем уважении к вам говорить я ничего не буду. Я ведь, в отличие от вас, в государство не верю, а с моим делом — решайте сами. Согласно существующему законодательству, если сможете, конечно.
Марков помолчал, потом кивнул, поняв бесполезность своих попыток:
— Что ж… Как хотите. Очень жаль, что разговора не получилось.
— Что поделать, — ответила Катя… — Храни вас Бог.
Утром следующего дня ее перевели в «Кресты». Адвокат принес, по ее просьбе, самоучитель испанского языка, и Катя постоянно листала его в камере, где, кроме нее, сидели еще пять женщин. Она шептала про себя испанские слова, заставляя мозг отключаться от всего остального, чтобы не скатиться в безвольное отчаяние. От Антибиотика и Сергея по-прежнему не было никаких вестей.