– Тоже на всякий случай, – пошутил Стас.
«Всякий случай» случился буквально через день после ДТП. Во второй половине дня Запольскому неожиданно позвонил Стуруа и предложил ближе к вечеру встретиться. Стоит ли говорить, что это предложение было с благодарностью принято. Встречу назначили в «Европе». Место предложил, естественно, Стуруа, так как сам Запольский такого рода заведения предпочитал обходить стороной – не по карману. Особенно теперь, когда со смертью жены эрмитажный источник, приносивший их семейству пусть и не заоблачный, но стабильный доход, окончательно иссяк. В оборудованном в гараже тайнике оставалось лишь несколько предметов, припасенных на самый черный день.
Запольский был искренне тронут, когда, наполнив бокалы, Стуруа предложил первый тост выпить не чокаясь – в память о супруге своего русского знакомого. Он пояснил, что в его стране нет традиции поминать покойных на сороковой день их кончины. Но сейчас Стуруа живет и работает не в ЮАР, а в России. А он привык уважать чужие обычаи и традиции. «Ну надо же! И как это он умудрился запомнить? – мысленно поражался быстро хмелеющий от халявы Запольский. – Кембридж, чистой воды Кембридж!.. Господи, как мне хочется в Африку!»
От пьяных сентиментальных воспоминаний о любимой супруге беседа самым естественным образом переключилась на Эрмитаж. И в этой теме иностранцу, как крупному специалисту в области археологии, было необычайно интересно решительно все. В первую очередь – музейная кухня, представление о которой, со слов Стуруа, по фильмам и путеводителям не составишь. Исключительно – при общении с профессионалами. Ощущать себя таковым Запольскому было необычайно лестно, поэтому рассказывал он долго, много и подробно. Разве что с небольшой поправкой на сумбур.
Как-то невзначай затронули условия хранения рукописного фонда, и, когда из уст Запольского между делом прозвучала фамилия «Глухова», иностранец пришел в необычайный восторг. Оказывается, в свое время Стуруа случайно прочел в Интернете несколько ее переводных монографий. В том числе посвященную хронике византийского монаха Дионисия. И с тех самых пор он тешил себя надеждой, что когда-нибудь сумеет лично засвидетельствовать свое почтение этой талантливой женщине. На что порядком закосевший Запольский отозвался неинтеллигентным «говно вопрос», потянулся за мобильником и спихнул со стола богемское стекло. Фужер разлетелся по-киношному красиво. Запольский испуганно икнул и, увидев подлетающего к ними официанта, слегка протрезвел.
Под занавес вечера Стас деликатно рассчитался за ужин по кредитке и попросил вызвать такси для своего русского приятеля. В ожидании машины договорились, что в ближайший выходной они нанесут визит Глуховой, после чего расстались, вполне удовлетворенные друг другом. На всякий случай Стуруа и Эдик проследили весь обратный маршрут Запольского, сопроводив его чуть ли не до дверей квартиры. Идея принадлежала Линчевскому, который резонно рассудил, что в таком состоянии «клиент» запросто может стать желанной добычей уличной гопоты. А сидеть на попе ровно и терпеливо ждать, когда отметеленное малолетними наркошами чмо выпишется из больницы, Эдик не собирался.
Пару недель спустя Запольский уже вовсю кусал локти, страдал и терзался по поводу того, что спьяну упомянул в беседе с иностранцем хранительницу Глухову. Посетив квартиру музейщицы, Стуруа испытал настоящий шок от условий жизни заслуженного работника одного из самых известных музеев мира. Убогая обстановка и старенький холодильник, который по причине отсутствия в нем продуктов служил, скорее, предметом интерьера, являлись наглядным пособием к инструкции «Выживаем на двести пятьдесят долларов». Конечно, в той же ЮАР за чертой бедности живет огромное количество семей, имеющих совокупный доход и в пятьдесят долларов в месяц. Но зато у них существует закон, согласно которому арендатора нельзя выгнать из квартиры, если тому некуда ехать. Даже если тот категорически не платит по счетам. В России же, как объяснила Стасу Глухова, квартирная плата съедает едва ли не две трети бюджета. А не будешь платить – могут запросто выбросить на улицу. Соответственно, оставшаяся после расчетов с государством треть целиком уходила на продукты и лекарства. Последних с каждым месяцем Глуховой требовалось все больше – боли в позвоночнике становятся просто невыносимыми. Почти такими же, как цены на обезболивающие препараты. А предписанных при ее заболевании бесплатных – не достать.
По итогам своего визита к хранительнице Стуруа тотчас организовал своего рода шефство над Глуховой. Он затарил ее кухню продуктами, купил взамен старенького китайского «Фуная» качественную плазменную панель, оплатил покупку и установку стиральной машины. Самое главное – достал редкие и безумно дорогущие лекарства. Валентина Степановна пыталась слабо протестовать, но Стас уверил, что тратит на хранительницу деньги не из личного кармана, а из спонсорского фонда университета, в котором имеет честь состоять. Дескать, снаряжая его в командировку, университетское руководство уполномочило Стуруа потратить некоторую сумму на эрмитажные благотворительные программы. Однако за несколько месяцев, проведенных в России, Стас сумел воочию убедиться, что масштабы коррупции в этой стране превышают все мыслимые пределы. Поэтому он не рискнул завязывать сотрудничество с полуофициальными структурами вроде «Сподвижников Эрмитажа». Так как ему было не вполне ясно, чем конкретно они занимаются и какие проекты финансируют. Равно как контролируются спонсорские поступления и на каких счетах они оседают. Посему Стуруа решил, что точечная помощь конкретным, наиболее нуждающимся сотрудникам музея в данном случае гораздо эффективнее и всяко полезнее.
Кстати сказать, с этим тезисом был вполне солидарен и Запольский. Вот только ему, в отличие от Глуховой, иностранец «телевизоров» не покупал. И даже в ресторан с тех пор больше ни разу не пригласил. «Обидно, – скрежетал зубами Запольский. – Своими руками сбагрил старухе импортную курицу, несущую золотые яйца. И как же теперь ЮАР?… Я тоже хочу в белых штанах». Но вскоре ему сделалось резко не до иностранца с его филантропскими причудами: Запольскому позвонила бывшая эрмитажная подруга жены и по большому секрету сообщила, что по результатам сверки предметов хранения обнаружилась серьезная нехватка экспонатов. Речь якобы может идти не менее чем о двух сотнях утерянных единиц хранения.
Запольский заволновался. Во-первых, до сих пор он искренне верил, что пропажа предметов никогда не обнаружится. Тем более, что они с Ларисой выносили из запасников исключительно экспонаты, не имеющие исторической и культурной ценности. А этого барахла в эрмитажных подвалах – пруд пруди. Посему и тащат практически все – кто ложечку, кто подстаканничек, кто камушек из оклада. Во-вторых, все равно новый хранитель доподлинно не может знать, в каком виде коллекция досталась его умершему предшественнику. Потому что бардак, он и в Эрмитаже бардак. Вон, про якобы жуткую недостачу в одном только фонде графики ОЗЕИ (Отдел Западно-Европейского искусства) среди самих сотрудников столько слухов ходило – и что? Да ничего, даже проверку не провели.
«Да и не станет дирекция выносить сор из избы, – утешал сам себя Запольский. – Чай, не „Бассейн в гареме“ профукали». Вот только немного смущала цифра. Какие двести экспонатов? Откуда? Ну полсотни, ну пусть шесть десятков музейных безделушек за эти годы прошло через его руки. Остальное – извините, это у вас там кто-то еще активно порылся… А что, если они решили под это дело списать на Ларису все прочие пропажи? Ай, молодцы ребята, неплохо устроились!