Бирка с надписью на сейфе «При пожаре выносить в первую очередь!» предполагала полное уничтожение огнем всего, что находилось в кабинете, ибо сдвинуть этот сейф можно было только бульдозером.
Первое, что попалось на глаза любопытному сержанту, было толстое, листов в двести, уголовное дело. Он напряг зрение, и его губы забормотали в мертвой тишине здания прокуратуры:
– «…по факту убийства гр. гр. Вирта А.В., Милешиной Е.М., Верникова А.С.»
В половине второго ночи он закончил «знакомиться с делом» и перевернул предпоследнюю страницу. Между ней и корочкой дела лежал листок. По мере того, как он углублялся в его изучение, им овладевало странное беспокойство. Наконец он захлопнул дело и задумался.
Разницу между понятиями «преступление светлое» и «преступление темное» он знал. Первое – с установленными злодеями, второе – с не установленными. В «изученном» им деле отсутствовали какие-либо фамилии подозреваемых. Это давало основание предполагать, что преступление «темное». Опера их называют «темняками». Но вот последний, исписанный убористым почерком и не подшитый в дело лист в одну секунду превращал преступление «темное» в преступление «светлое».
Из головы сержанта милиции Шумерова мигом испарились мысли о симпатичной девушке. Наружу рвался только один вопрос.
СКОЛЬКО?
Сколько денег ему, сержанту Шумерову, может дать человек, указанный в документе, за то, что он передаст ему этот документ?
Судя по фамилии и содержанию листка, он даст сержанту Шумерову много денег.
Сержант взял в руку листок и подошел к копировательному аппарату. Поскорей бы тот нагрелся, мать его!..
Ш-ш-ш. Ш-ш-ш.
Вот она, еще теплая копия.
Дело – в сейф, ключ – в скважину, второй – на место, в шкаф, на гвоздь под номером «24».
Копия еще не остыла и приятно грела тело под рубашкой.
* * *
– Откуда я знаю, сколько времени мне нужно? – удивился Макаров, исключив в вопросе излишнюю эмоциональность.
Исключив – потому что он стоял в кабинете начальника ГУВД перед его хозяином. Саша знал, что придет срок и этот момент настанет. Он больше расстраивался не из-за того, что Смыслов «драл» его за каждое раскрытие, над которым работал начальник «убойного отдела», а из-за бессмысленности этих вызовов к себе. От таких накачек не менялось ничего, лишь добавлялось нервозности в работе. Смыслов ничего не предлагал и не советовал. Он задавал риторические вопросы и требовал дать на них четкие ответы.
Его вопрос сейчас: «Сколько вам нужно времени, чтобы вы задержали маньяка?» по своему образу, подобию, а также смысловому содержанию был абсолютно адекватен вопросу: «Когда Жириновский выступит в Думе с инициативой принятия закона о запрещении месячных у женщин РФ?».
– Вы отвечаете, как постовой милиционер! – Смыслов бросил очки на стол. – А меня Москва долбит: когда? когда? когда? Мне что, тоже так отвечать – «откуда я знаю»?!
– Товарищ генерал-майор, Москве станет легче, если я скажу – месяц?
– Ме-е-ся-яц?!
– Я только предположение высказал…
– Ты знаешь, куда пойдешь работать со своими предположениями?! Опером в райотдел!
Дальше все шло по известному Макарову сценарию. Ему был гарантирован карьерный скачок с назначением на должность инспектора по делам несовершеннолетних или опера по борьбе с угонами автотранспорта. У Смыслова, очевидно, именно эти должности являлись показателем того, как низко может пасть сотрудник милиции. Сначала Александр думал, что в молодые милицейские годы Смыслова кто-то из этих служб перешел ему дорогу. Каково же было удивление Макарова, когда он, будучи командированным во Владивосток, откуда и был назначен на должность начальника ГУВД Слянской области Смыслов, сидя за стаканом с местными операми, узнал, что в молодости Смыслов был и инспектором ИДН, и опером по угонам. Таким образом, генерал подчеркивал, что восстал, как птица Феникс, из пепла, а если проще – вылез из грязи в князи. Макарова сия чаша миновала. Он работал в уголовном розыске на линии раскрытия общеуголовных преступлений, а потом – на линии «тяжких». Смыслов хотел кинуть ложку дегтя в бочку меда Макарова. Мол, не забывай, кем ты можешь стать, ежели я сменю милость на гнев.
Спор с генералом ГУВД приравнивался по смыслу к рубке топором бронзового памятника, поэтому, когда начальник опять «отправлял» его на новые должности, Макаров лишь молчал и рассматривал узор ковра под ногами. По его подсчетам, «распятие» должно было закончиться через несколько секунд вопросом:
– Когда я увижу реальные результаты?
И ответом Макарова:
– Полагаю, на следующей неделе доложу вам о результатах.
И хотя более неопределенный ответ придумать невозможно, Смыслов успокаивался и поднимал со стола брошенные в начале разговора очки.
Однако окончание этого разговора несколько отличалось от всех предыдущих. Смыслов после заключительной фразы Александра вдруг опять снял очки и, поморщившись, как от зубной боли, посоветовал:
– И брось ты эти версии с причастием воров в законе к такого рода преступлениям…
Макаров опешил.
– Не понял?..
– Все ты понял. Оставь в покое головной воровской корпус. Ты не того уровня. Не ты на них сыпал пыльцу девственности, не тебе и сдувать. Ищи настоящего убийцу. Каждый день будешь докладывать мне лично. Понял?
– Понял. Не сдувать с воров в законе пыльцу, докладывать вам лично.
Смыслов зло посмотрел на Макарова:
– Иди.
– Есть.
В дверях Александр обернулся.
– Виктор Сергеевич, а с чего вы взяли, что в деле каким-то образом звучало имя хоть одного вора? Я никаких бумаг не писал, с делом я знакомился, там ничего нет про «законников». Я что-то не пойму…
– Не врубай дурака, Макаров. У тебя своя информация, у меня своя. Все, свободен.
Саша в полном недоумении прошел весь коридор третьего этажа.
«Никто из моих проболтаться не мог. Зинченко? Глупость несусветная! Старик не из продажных. И кого он считает полным дебилом, так это Смыслова. Исключено! Бородулина? Черт!.. Может быть. Девчонка неопытная, ей и сознательную гадость делать не нужно, просто позвонит какой-нибудь Смыслов, она в разговоре и ляпнет. Не корысти ради, а пользы для. Сейчас разберусь со своими, а там и в гости к прокурорским работникам можно будет съездить. Что-то мне все это перестает нравиться…»
Вербин, уже привычно ориентируясь в обстановке, достал из буфета рюмки и поставил на прикроватный столик. С хрустом свинтив пробку с бутылки азербайджанского коньяка, разлил. Как обычно, себе – на палец, старику – полную. Поскольку рюмки были тридцатиграммовые, Вербин не чувствовал угрызения совести из-за того, что спаивает пожилого человека. Этот пожилой человек пил не пьянея. При этом он еще и укорял Вербина в скупости.