Сейчас был именно такой случай. При всем своем уме, умении рационально мыслить и не совершать административных ошибок Николаев назначает на дежурства именно Левенца. Значит, он опять исполняет чью-то волю, исходящую из областного суда.
– Я вот о чем хотел спросить вас, Виктор Аркадьевич, – бросил Антон, закрывая ежедневник и погружая «паркер» в карман пиджака. – Как у нас распределяется нагрузка на судей? Возможно, это не мое дело. Более того, это, точно, ваше дело. Но я боюсь, скоро мы опять потеряем молодого судью и его «деловая» нагрузка опять рухнет на оставшихся. Так уже было за последний год с Полозковым, с Пустовойтовым, Брянцевым. Не выдержав необоснованного психологического и рабочего гнета, люди ушли, скинув оставшимся судьям свои дела. А их, извините, у каждого накапливается до пятидесяти штук. Нас, «уголовных» судей, четверо. Итого – станет по двенадцать дел каждому на остаток. Плюс «освоение новых территорий», с которых эти судьи ушли. Кислицыну и Веллеру, возможно, на такие мелочи наплевать. А вот меня это беспокоит, и не говорите, что я превышаю свои полномочия в этом вопросе и лезу не в свои дела. Это будут как раз мои дела, Виктор Аркадьевич. Как раз мои дела это и будут!
– Я не пойму, с какого ровного места вы подняли этот разговор?! – вскипел Николаев. – У нас что, кто-то из судей собрался уходить?! Почему вы вечно чем-то недовольны, Струге?
Если бы сейчас Николаев отправил Струге работать и прекратил этот разговор в самом начале, Антону не оставалось бы ничего другого, как повиноваться. Дальнейшее влезание в тему напоминало бы бабскую склоку на уровне продуктового рынка. Но Струге очень хорошо знал, что делал. Николаев работал председателем всего год и еще недостаточно хорошо владел браздами правления и методикой разговора с судьями, подобными Антону Павловичу. Справедливости ради нужно заметить, что последних не так уж много, и правильно выстраивать с ними административные отношения, вследствие отсутствия практики такового общения, трудно любому председателю. Однако у Антона была еще одна черта, позволявшая ему постоянно держать все разговоры под контролем. Он всегда с математической точностью вычислял слабости людей и всю свою логику в разговоре направлял именно на эти, незащищенные места. «Боднись» сейчас Николаев, прояви настырность, и Струге вынужден был бы уйти, ибо дальнейший натиск можно было бы воспринять как попытку вмешаться в решения председателя. Однако Николаев совершил ошибку. Он продолжил тему и тем самым позволил Струге сделать то же.
– Я отвечу, Виктор Аркадьевич. Вы не застали меня врасплох. Ровное место, говорите? Ладно. Кто у нас сейчас, в соответствии с новым уголовно-процессуальным законодательством, производит аресты? Судья Верников и судья Гайко. Два судьи, рассматривающие в Центральном суде гражданские дела. Именно они производят у нас аресты по уголовным делам. Странно, правда? Странно и, как мне кажется, очень необоснованно. Объясню почему. У них в производстве находится по двести пятьдесят гражданских дел у каждого. У судей, рассматривающих уголовные дела, находится в производстве по двадцать – тридцать дел. Тридцать – это от силы. Но не в восемь же раз больше! Нетрудно представить, что Верников и Гайко, исполняя аресты, «заволокичивают» свои дела, теряют ритм работы, на них сыплются жалобы и как следствие – что? Их казнят, не давая оправдаться, на квалификационной коллегии. А теперь что касается Левенца. Он пришел в суд четыре месяца назад. Дел в производстве у него столько же, сколько и у меня. Только если меня из колеи выбить практически невозможно, Павлу Максимовичу на этом этапе становления можно испортить карьеру в течение двух-трех последующих месяцев. Через два с половиной года человеку утверждаться на пожизненный срок, и очень легко представить, с какими результатами этот судья предстанет перед квалификационной коллегией. В этой коллегии, в которой из двадцати одного сидит семь человек от общественности, которые в отправлении правосудия и проблемах судьи понимают столько же, сколько понимаю я в технологии увеличения надоя молока. Все остальные даже не станут слушать такую мелочь, как Павла Максимовича. И потом никто, в том числе и вы, не вспомнит, что Павел Максимович, которого вместо всеобщего третирования суд должен был взять под свое крыло и пару лет пестовать и лелеять, был брошен на съедение обстоятельствам и выкручивался как мог. Как обычно, плюнут и разотрут. И не такое это уж «ровное место», как вы утверждаете. У Левенца на следующей неделе два сложнейших процесса. Однако, вместо того чтобы войти в эти процессы готовым, Левенец всю эту неделю будет сидеть и расписывать постановления на аресты людей, которые к его делам не имеют ни малейшего отношения.
Николаев нетерпеливо двигал руками, и было видно, что он не может дождаться момента, когда Струге закончит.
– Бросьте, Струге! – не выдержал наконец он. – Наоборот, человек закалится. Ну, что такое аресты?! Раз, два – и готово!
Струге встал и задвинул под стол свой стул.
– Это весьма необычная трактовка избрания меры пресечения. Мне в голову такой ход данной процедуры как-то не приходил. Если молодой судья прислушается к вашему совету, то с таким отношением к делу он далеко не уедет. Только до ближайшего СИЗО. Ну, в крайнем случае, до ближайшей квалификационной коллегии. Это не вы говорите, Виктор Аркадьевич, это за вас кто-то другой такие слова произносит. Кажется, я даже знаю кто. Только понять не могу – Левенец-то... Он-то здесь при чем?
– Струге, иногда мне кажется, что вы контроль над собой теряете и тогда произносите вслух то, что нормальный судья говорить своему председателю никогда не станет. Иногда я понимаю Игоря Матвеевича, который вас не любит... Раньше не понимал, а сейчас очень хорошо понимаю. Какому руководителю понравится такое поведение подчиненного?
Струге, уже собравшийся было выйти, вдруг опять подошел к столу. Когда он оперся о его край и слегка наклонился, Николаеву подумалось, что последние слова он бросил зря. Просто вырвалось. А зря.
– Я вам не подчиненный, Виктор Аркадьевич. Это вы забываетесь, а не я. Я такой же судья, как и вы. Вы можете меня поставить рассматривать все аресты, которые посыплются на Центральный суд, вы вправе поставить мой первый отпуск в феврале, а второй – в декабре, вы вправе назначить мне квартальную или годовую премию меньше, чем всем остальным, но я вам не подчиненный. Я не выполняю ваших распоряжений относительно рассмотрения дел и не собираюсь отчитываться за принятое решение ни перед вами, ни перед кем-то еще. Проблема в том, что вы сейчас рассуждаете точно так же, как и Лукин. Ему очень не понравилось, когда я это впервые сказал ему четыре года назад. Надеюсь, теперь вам еще более ясно и понятно, почему меня не любит Игорь Матвеевич?
– Вы давите, Струге, – поморщился Виктор Аркадьевич. – Идите лучше к себе. Разговор окончен, Левенец рассматривает аресты. Свободны.
Чиркнув по столешнице блокнотом, Антон направился к дверям.
– Вот именно так и заканчиваются все наши разговоры с Игорем Матвеевичем...
– Левенец будет рассматривать аресты! Я так решил!
Струге почувствовал, как у него мгновенно вспотели ладони. Все, о чем он сейчас говорил, Николаева задело. И задело вовсе не за те струны, на игру которых рассчитывал Антон Павлович. Остановившись, он снова повернулся к потерявшему терпение председателю.