– Послушайте, Валандин... – сказал он таким тоном, что у Андрея Степановича зашлось сердце и по спине пробежал холодок. – У вас с головой все в порядке?
Валандин остолбенел и замер на стуле.
– Я спрашиваю – ваша мама не выбрасывала вас из окна четвертого этажа роддома на руки счастливому отцу?
Медленно встав со стула, Валандин обошел стол и уткнул взгляд в телевизор...
На экране какой-то мужик со спущенными штанами безжалостно трахал лежащую на офисном столе ненасытную гиперсексуальную бабу. Шпильки ее туфель, помогая движениям и поддерживая ритм, вонзались в белую задницу партнера, как шпоры в бок рысака...
Насмотревшись на Пащенко, Антон Павлович отвернулся и стал рассматривать мелькающие мимо машины. Все не заладилось с самого начала, с того самого дня, когда он дал себе слово никогда и ни при каких обстоятельствах не посещать рестораны. Ни с родными, ни с близкими, ни со знакомыми. Ему почему-то всегда казалось, что каждый, кто будет сидеть за соседними столиками, будет исподтишка тыкать в него пальцем и шепотом рассказывать собутыльникам о том, кто Антон такой и с кем он пришел. Слухи, насыщаясь свежими, но тухлыми подробностями, не имеющие к Струге никакого отношения, станут расползаться по маленькому городу Тернову, и рано или поздно обязательно всплывет наружу новость о том, что Струге однажды напился в ресторане как сапожник, ругался матом, приставал к женщинам и бил официанта за то, что тот обсчитал его на тридцать рублей. И люди поверят в это, ничуть не смущаясь тем, что на самом деле судья Струге зашел с женой в ресторан, выпил с ней по чашке кофе, и они вместе вышли.
Он держал слово до того момента, как в суд приехал Пащенко и передал приглашение от Хорошева посидеть в приватной обстановке и выпить за встречу. Возможно, свою роковую роль сыграло подсознательное чувство того, что, когда все они в последний раз были вместе, Струге не был судьей. Сработал некий автомат, расслабивший постоянную осторожность Антона Павловича. Ему казалось, что короткая встреча в ресторане, за городом, вряд ли сможет принести тот вред, последствий которого боятся все судьи. Вред от людских слухов и человеческой нечистоплотности. Однако случилось именно то, чего так боялся Антон Павлович все эти годы. По его мнению, тот, кто чувствует себя невиновным, никогда не опустится до оправданий, однако система, в которой он служил, открывала самые широкие перспективы для деятельности различного рода подонков. Причем подонками в большинстве случаев выступали сами судьи. Те, кому в радость провести в отношении коллеги служебную проверку, написать собственное мнение или просто высказать собственное мнение о другом судье в его отсутствие. Совсем недавно одна из истиц написала на имя Лукина жалобу, в которой поэтапно расписывала подробности шести подряд переносов дела, которое рассматривал Антон Павлович. Лукин отписался Николаеву, а Николаев отдал распоряжение некоему Марину, чей стаж на должности судьи составлял чуть более года, провести по этому факту проверку и написать заключение. Старательный Марин, уже будучи назначенный Николаевым «ВРИО» заместителя председателя Центрального суда, получив от ворот поворот из кабинета Струге, написал заключение, в котором признал жалобу гражданки состоятельной и обоснованной.
И вот случилось то, от чего Антон Павлович берег себя почти десять лет. Он сходил со старым школьным другом в ресторан, и тут же случилось нечто, что поставило под удар его репутацию. И Валька оказался самым настоящим бандюком, и Гургулидзе от Лукина тут как тут. Да еще Буза на подсосе ФСБ камерой неподалеку баловался. Это те, кто выявлен, разоблачен, так сказать. Поэтому не известно, сколько еще таких кинооператоров в тот вечер в «Садко» маскировалось...
– На. – И на колени Струге упала черная крошечная кассета.
– Что это?
– Это вечер школьных друзей, на который мы с тобой по глупости согласились.
– Как она к тебе попала?.. – Антон удивлялся, потому что Пащенко все время находился поодаль от Валандина. И вряд ли «темный сыщик», уехавший с места ДТП, мог просто так взять и отдать кассету. Даже если бы Антон этого и не заметил.
– Лейтенант оказался душкой. Я ему в машине показал документы и сказал, что нужно делать. Было бы хуже, если бы кассета находилась в кармане Валандина. Тогда пришлось бы открывать карты. А так все шито-крыто, кассета нашлась в «бардачке» «девятки».
Струге довольно откинулся на спинку сиденья.
– Наверное, сейчас Валандин лихорадочно соображает, что говорить Лукину по поводу того, что кассеты нет.
– Зачем? У него есть кассета, – ошарашил Антона прокурор. – Я лейтенанту дал одну. Из запасов Гургулидзе...
Под недовольное жевание губами Вадима Струге улыбнулся. Улыбка была больше похожа на гримасу отчаяния, нежели на предвестник радостного смеха...
– Итак, – заключил он, – мы имеем то, что имели до встречи с Гургулидзе. Одна кассета, в пассиве, которая может вызвать сомнения относительно моей добропорядочности. И она находится там, где находилась до сей поры. В руках бравых тружеников федеральной службы, которые подставят меня в обязательном порядке, что бы ни произошло в дальнейшем.
– Они тебе уже звонили?
– Еще нет. Но обязательно позвонят. Негласная сделка состоялась, и не выжать из нее максимума они не имеют права.
Пащенко покосился на кассету в руках Антона.
– Давай я сейчас сверну куда-нибудь, а ты размотай этот клип и сожги.
Антон задумчиво постучал черным корпусом по ладони.
– Ты меня своим поступком на одну мысль натолкнул... – Решительно вздохнув, он спрятал кассету в карман. – Ладно, Вадим, давай подумаем, как выйти на Вальку. Добродушный парень конца семидесятых превратился в матерого лиса. Рябой просит подвести Хорошева к ним без подозрений. А как это сделать? Если бы Хорошев приглашал нас не по причине выяснения обстоятельств убийства Бауэра, а от чистого сердца, тогда можно было продолжить общение где-нибудь в лесу, за шашлыками. Но «фээсбэшнику» не нужно тело Седого, ему нужна душа Хорошева. Его признания, информация о деятельности, о местонахождении картины, о подробностях смерти их Маркина. Валя мгновенно почует опасность, если слукавить даже в малом. А я, честно говоря, уже порядком подзабыл все эти хлопотные нюансы... Нюансы общения с отпетыми товарищами.
Остановив машину в самом начале загородной полосы, они вышли и уселись под деревом. Подошел момент, когда любой, мало-мальски понимающий толк в сыске человек спросит себя: «Что я имею?»
Была картина Гойи, попавшая в Тернов непостижимым образом. За картиной охотится Седой, и есть основания полагать, что она, картина, в данный момент находится в руках человека по фамилии Полетаев. Был убитый Маркин и его стукач Буза. Еще была пленка, могущая поставить крест на будущем судьи Струге, и Лукин, желающий последнего даже больше, чем наступления собственной второй молодости.
– Ты обещал рябому установить Полетаева, – напомнил Струге.
– Я и установил. Точнее, не я, а Пермяков. Полетаев проживает за городом в собственном особнячке и является одним из самых крупных аферистов за всю историю Тернова. Столько квартир, которые он продал доверчивым терновцам, не продавал ни один плут. Там схема сложная, да и не нужно тебе это рассказывать...