– Каркаете, Арнольд Михайлович... – добродушно улыбнулся Вадим. – Вы правильно делаете, что иногда даете людям подзаработать. Некоторым это просто необходимо... Извините за то, что помешал вам смотреть футбол. Вас не затруднит ответ на последний вопрос?
– Радостных прогнозов о новых тарифах местных энергетиков не ждите.
– А кто их ждет? Я все о своем... Где ваш Омаров обычно ночует?
– На Вилюйской, дом пять, квартира восемь. Вы только сильно не жмите, ладно? Он бывший солдат моего сына. Сын служит в Даурии, полгода назад написал письмо, чтобы я принял его демобилизованного солдатика и обеспечил работой. Я устроил Рустама в фирму электриком, и иногда подбрасываю работу по нарядам в мэрии. Так что не карайте лихо за мои грехи, прокурор...
Попрощавшись, Вадим зацепил за рукав Струге, и они поднялись на свои места.
– Нужно к этому Омарову ехать, – выдавил Пащенко, словно размышляя о том, что сейчас важнее – матч или визит.
Это был удивительный день. Сегодня они находили всех, кого искали. Даже тех, кто был в Москве, за тысячи километров от Тернова. Рустам Омаров оказался хрупким чернявым пареньком, национальную принадлежность которого выдавало не только лицо. Невысокий дагестанец двадцати одного года от роду, он не пожелал возвращаться домой, а воспользовался покровительством своего командира взвода, похлопотавшего о работе в своем городе. Паспорт, военный билет, абсолютно чистая, непорочная биография.
– Что вы там мастерили на крыше, Омаров? – спокойно, не желая пугать и без того испуганного паренька, поинтересовался Пащенко.
– Я подсветку чинил. Знаете, группа фонарей такая, которая по ночам флаг подсвечивает? Вот я ее и ремонтировал. Она из строя вышла, вот Арнольд Михайлович и...
– А больше вы там ничего не чинили?
– Нет... Фонари укрепил, и все.
Струге очень заинтересовал этот процесс. Его не интересовало ничто, кроме фонарей. Он задавал вопрос за вопросом, пытаясь понять, как можно укрепить на крыше такие предметы, как фонари. Где вбивал, где сверлил, на каких концах зачищал и с какими клеммами соединял. Такой допрос мог свести с ума кого угодно, но только не дагестанца.
– Чтобы было еще надежней, я отрезал от шеста с флагом кусок веревки и намертво примотал кронштейн, на котором крепятся фонари, к карнизу крыши. Знаете, там было...
– Достаточно, – как топором отрубил судья. – Спасибо, вы нам очень помогли.
И протянул монтеру руку. Едва в его ладони оказалась кисть дагестанца, он перевернул ее кверху.
– Красивый перстень.
– Отца, – гордо ответил горец. – Всю армию прятал. А сейчас пусть попробует кто-нибудь снять!
Антон окинул взглядом скромную фигуру электрика. Понятно, что не снимут...
На крыльце он задержался, чтобы прикурить сигарету.
– Я уже совсем запутался... – Пащенко стоял, подставляя лицо вечернему ветру. – Я ничего не понимаю. Раз флаги перевешивают, значит, это кому-нибудь нужно.
– Не нужно, – неожиданно отрезал судья. – Это, черт возьми, никому не нужно было раньше и никому не нужно сейчас. Лишь нам с тобой да дотошному барыге Маринохе, этому чертовски приятному в беседах парню.
Они спустились и подошли к «Волге». Мастера СТО сотворили чудо. Они всегда становятся кудесниками, когда для ремонта перед ними ставят машины прокуроры.
– Ты знаешь, что такое «рикошет»?
– Рикошет?? – Томительное ожидание объяснений на лице Вадима сменилось крайней степенью недоумения. – Что такое рикошет? Это... Это отраженное прямолинейное движение, полет под углом после удара о какую-нибудь поверхность... или я не был лучшим физиком в десятом «Б» средней школы двадцать два города Тернова.
Он смотрел в лицо старого друга и терпеливо ждал объяснений.
– Это когда ты играешь, Вадим, в бильярд, целишься в шар, который по твоим подсчетам должен обязательно влететь в лузу, и... И делаешь «кикс»! Шар летит мимо цели, уже готовой упасть в лузу, в другую сторону. Все! Но он, неожиданно отрикошетив от противоположного борта, возвращается и бьет шар, в который должен был попасть сразу. Шар в лузе, все балдеют от непонимания, а ты делаешь вид, что это было задумано изначально. Мастерство!..
Флаг – борт, шар под кием – твой Мариноха, а шар у лузы – мы с тобой, два старых дурака, Пащенко, не могущих различить стечение обстоятельств с умыслом!
Мариноха неправильно понял Бауэра и тут же принялся выяснять причины перевертыша. Просто потому, что он неправильно понял! А флаг был на самом деле перевернут, потому что один дурак, Омаров, отрезал от веревки на флагштоке кусок веревки, а второй дурак, Мартынов, ничуть не смутившись, провернул флаг на шесте! Случайность, Пащенко!
Но как она попала в лузу?! Флаг – сербский, «федералы» ищут Хорошева, служившего на Балканах, и в гостинице убит натовский капрал, чья часть дислоцировалась через речку от Хорошева! Мы, два луня безбашенных, тут же принялись устанавливать факт, потому что не приучены делать по-другому! «Кто перевесил?» «Кто лазил на крышу»? «Почему Толбухин в Москву свалил?»
Да на все эти вопросы есть ответы, Пащенко! Это рикошет, глупое отражение человеческой ошибки от поверхности и попадание ее в наши головы. Мы искали взаимосвязь между нелепой случайностью и фактом смерти, соблюдая при этом все правила логики и основываясь на наработанных годами правилах сыска. Но нам безумно повезло, что ошибка совершена. Она не увела нас от умысла, а привела к его разгадке. Хорошев тут же оказался в «привязке» к Бауэру, Алиса натолкнула на мысль, что немец приехал вовсе не к Маринохе, а рябой с товарищем окончательно «объяснил» цель прибытия закордонного господина.
Антон размял в пальцах фильтр сигареты и бросил его под колесо.
– Это рикошет, Пащенко... И мы сейчас катимся, чтобы столкнуть Седого в лузу. Нас заставляют делать это обстоятельства. Теперь, если шар докатится, «кикс» окажется высшим пилотажем бильярдного искусства. Если не доползем, «кикс» останется кривым ударом, каким и был с самого начала. Остается изумляться тому, прокурор, что все это случилось только по той причине, что гвардии рядовой Волокитин в сорок пятом году не смог найти чистого листка бумаги, а гвардии рядовой Омаров спустя полвека – полтора метра веревки...
И все, что сейчас происходит – сплошные рикошеты. Лукин послал в мою сторону шар, и он, ударившись под прямым углом, вернулся к нему в виде Валандина с кассетой Гургулидзе. Мы уже две недели шар за шаром посылаем подачу в сторону крыши мэрии и вместо ожидаемых очков получаем нули от поражений.
Что же было вначале и что осталось теперь? Остается Хорошев со своей неуемной жаждой овладеть картиной Гойи, и Полетаев, пытающийся столкнуть картину за рубеж. А что случилось с Бауэром? По всей видимости, он стал свидетелем того, как Валентин забирал в югославской деревеньке картину, и две недели назад решил воспользоваться этим. Разгадка его тайны – в истертой тетрадке, которая пока не поддается дешифровке. Бауэр был уверен в том, что, прибыв в Тернов, сможет поменять тетрадку на картину. Значит, Вадик, в ней есть нечто более важное для Седого, чем картина стоимостью в три с половиной миллиона долларов.