Два спеца, способные умертвить любой мотострелковый взвод двумя ножами, лежали в мешках, как экспонаты археологических раскопок! И кто это сделал?! Зачуханный барыга, лысый толстозадый мошенник, который с пятнадцати метров даже не смог попасть сигнальной ракетой в окно размером два метра на два с первого раза!..
А вон и менты. Желтый «бобон» с двумя типами в форме и двумя – в штатском. Судя по всему, в живых после взрыва остался лишь он, Хорошев, и теперь четверо мусоров, с любопытством детей рассматривающих разрушенный, воняющий пепелищем дом, покуривают и ждут, пока очнется главный свидетель происшествия.
Очень хорошо, думалось Седому, что он вылетел из окна. Во-первых и самых главных, он остался после этого перелета жив. Во-вторых, его сейчас рассматривают как случайного прохожего. Будь по-другому, с ним бы сейчас сидел не медик-спасатель, а двое из этого квартета.
Хорошев окончательно пришел в себя и понял, что теперь все зависит только от того, как быстро смогут передвигаться ноги. Боли в нижних конечностях он не чувствовал, однако, будучи профессиональным военным, трижды раненным, знал то, чего не знал любой гражданский. Если ты не чувствуешь боли в ногах, то это еще не значит, что они не повреждены. Данный признак вполне может объясняться тем фактом, что ног нет вовсе. А боль отсутствует... Два куба промедола в каждую культю – и ты самое веселое и безболезненное существо на планете Земля!
Слегка приподняв голову, Седой убедился в том, что ноги на месте, повреждений на них нет, а не чувствует он их потому, что его уложили вниз головой. Так сделает любой профессиональный медик, обнаружив валяющегося на земле человека без единой кровинки на лице. Он это сделал, и вот, едва кровь поступила в мозг, он очнулся. Спасибо, брат! Медбрат...
С руками и лицом было чуть сложнее. Однако никаких трансформирующих признаков, указывающих на вывихи и переломы в руках, он не обнаружил. Лишь порезы от стекла, в клочья разорвавшие джинсовую рубашку.
Все, пора придумывать. Еще пять минут, и его уложат в белую «Газель» с красной полосой, туда заберется один из этих, курящих, и через полчаса начнется...
«Кто вы?», «Как оказались на месте происшествия?», «А где вы живете?»... Куча вопросов, ответы на которые впоследствии никоим образом не убыстрят следствие. Случись это на войне, Хорошеву уже давно бы сел на грудь разведчик противной стороны, поддел ножом глаз и, когда подполковник застрял бы в болевом и психологическом шоке, стал бы задавать правильные вопросы. «Сколько вас было?!», «Цель ваших действий?!»... Если бы подполковник задержался хоть на секунду, ему залепили бы скотчем рот, воткнули под ключицу нож и провернули. Потом бы скотч сорвали. Разговор уложился бы в две минуты плюс-минус тридцать секунд.
– Слушай, проводи меня до леска... Я в туалет хочу.
– Тебе нельзя вставать! – Внимание спасателя мгновенно переключилось с пожарища на больного.
– Ну что мне теперь, обоссаться, что ли? Стыдно же...
Парень из МЧС секунду подумал и стал вынимать из вены иглу. Действительно, человек и так натерпелся. Ничего страшного, если он на секунду поднимется, отправит естественные надобности и снова ляжет.
– Только опирайся на меня.
– Конечно, конечно...
На их уход из зоны видимости, как заметил Седой, никто не обратил внимания. Конечно, куда интересней рассматривать груду сгоревшего мусора и вынимать оттуда оружие, целые, не пострадавшие в результате взрыва бутылки вина и занятные вещи типа малахитового письменного прибора или золоченых часов...
– Далеко не заходи.
– Ага... – сказал Хорошев и прошел еще четыре шага.
Теперь, за лапником молодого ельника, их совершенно не видно.
– Будь другом, подержи меня за плечи...
Потерпевшего шатало. Делать нечего, придется подержать – конечно, подумалось спасателю, не враг работу дал, сам выбирал. Выбрал бы профессию штукатура – не пришлось бы мочащегося мужика за плечи держать.
Едва плеч Седого коснулись руки медика, он резко развернулся и мощным ударом пробил ему в пах коленом. Обезумевший скорее от изумления, нежели от боли парень успел лишь взвизгнуть:
– Ты че?!!
– Извини. – Зажав голову на тонкой шее под мышкой, Хорошев рухнул на землю, успев прокрутиться во время падения вокруг собственной оси. Почувствовав в руках омерзительный хруст шейных позвонков, он выпустил голову. – Это просто работа...
Теперь была дорога каждая секунда. Подполковник действовал, уже не думая, находясь в том состоянии, когда работаешь один в тылу врага. Мозг не ищет решения, он успевает лишь одобрять или отрицать быстро совершаемые поступки.
Сорвав с плеч мертвого спасателя куртку, он бросился в гущу ельника.
Минута... Куртка надета на плечи.
Полторы...
Через минуту-другую менты или кто-то другой заинтересуется отсутствием пострадавшего и направится к месту его лежания. Потом войдет в лес. Тревога, всеобщий шухер, поиски...
Три минуты...
Ельник заметно поредел, и сквозь него, как сквозь зеленую дымку, очень хорошо видна полоска дороги. Ничего, движение тут бойкое, он должен успеть...
Пять минут. На взмах останавливается «ЗИЛ»-«самосвал».
– В город?
– Нет, через пять километров сверток на Ельцовку. Подбросишь?
– Садись.
– Спасатель?
– Да, тут дом взорвался, угли разгребаем. Сейчас в Ельцовку мчусь, за бинтами и аспирином.
– Понятно...
Через пять километров знак – «Нижняя Ельцовка».
– Удачи!
– И тебе того же!
Куртка стаскивается с плеч и бросается внутрь сточной трубы под дорогой.
Короткий взмах руки – и, обволакивая его волной пыли, у обочины тормозит «КамАЗ».
– Брат, до Минихи!
– Прыгай.
Через пятнадцать километров – сверток на Миниху, а в заднем зеркале, на горизонте, маячит темная легковушка.
– Куда торопишься?
– Жена в Ельцовке на сносях, а акушерка, падла, в райцентр свалила! Знала ведь, сука, что вот-вот воды должны отойти!.. Сейчас в Ельцовку, за доктором...
– Так я подброшу!
– Прямо не знаю, как тебя благодарить...
Вот и поворот. «КамАЗ» врывается в поселок как ураган и останавливается у деревянного здания с табличкой «Третья поселковая больница районного...».
– Счастливого пути!
– Жене привет! И сыну!
– У меня дочь, паря!..
У раймага тоскует, привалившись к рулю, конопатый парнишка лет двадцати-двадцати двух.
– До Тернова доедем?
– Так это ж пятнадцать верст?