– Я пришел как защитник Андрея Прохорова, – проговорил я.
– А ордер у вас есть?
– Да, конечно. – Я достал ордер и удостоверение.
– Кто же вас нанял?
– Вообще-то нас не нанимают, нанимают лошадей на ипподроме. А адвокатов приглашают…
– Хорошо, кто же вас пригласил? Вроде всех арестовали.
– Это не имеет значения. Пригласили родственники.
– У него родственников в Москве нет, – продолжал замначальника отдела.
– Извините, вы специально время тянете? Может быть, опять оперативников из МУРа ждете? – перебил его я.
– Нет, никого не жду. Я сам могу принять решение. Напишите, пожалуйста, официальное заявление о том, что ходатайствуете перед Московской городской прокуратурой о допуске вас в качестве защитника по делу Андрея Прохорова.
– А зачем нужно такое заявление?
– Пишите, пишите! Потом вам все объясним.
Я взял листок бумаги и быстро составил заявление.
– Все, теперь вы свободны. Завтра вам позвонят и сообщат, допущены в качестве защитника или нет, – сказал прокурорский работник.
На следущий день меня все же допустили до защиты Прохорова. Сразу после звонка из прокуратуры я подъехал к следственному изолятору Матросская Тишина. Поднявшись на четвертый этаж, протянул требование с фамилией, но неожиданно конвоир сказал мне:
– А вашего клиента перевели на другой этаж, в общую камеру, так что идите в общую картотеку.
Для меня это было полной неожиданностью. Почему человека, жизнь которого органы так тщательно охраняли, вдруг перевели в общую камеру? Это что, приговор или, может быть, форма воздействия, чтобы он все-таки «раскололся», признался в содеянном?
С такими мыслями я спустился на второй этаж, где была расположена картотека для заключенных общих камер. Быстро заполнив требование, я передал вызов контролерам.
Две миловидные женщины лет сорока отыскали в деревянном ящичке карточку с фамилией Андрея и сделали там какую-то отметку – вероятно, зафиксировали визит адвоката.
Я обратил внимание, что на другой стороне карточки было несколько строк, заполненных датами. Вероятно, в мое отсутствие клиента часто посещали оперативники.
Потом женщина взяла карточку вызова, поставила номер камеры, расписалась и, взяв большой красный карандаш, провела черту, означающую: «Склонен к побегу». После этого протянула карточку обратно, бросив на меня любопытный взгляд.
На четвертом этаже другая женщина-контролер молча взяла листок, адвокатское удостоверение и сказала:
– Вам придется немного подождать.
Сев в «предбаннике», я стал разглядывать присутствующих. В основном они делились на две категории – следователи и адвокаты. Обычно они работали в разных кабинетах, и только работники СИЗО знали, какой именно кабинет предназначен для того или иного посетителя. Вероятно, кабинеты для работы адвокатов были оборудованы специальными прослушивающими устройствами. Я всегда думал, что тюрьма является придатком следствия. На самом деле в любом цивилизованном государстве тюрьма должна быть независимой организацией, то есть местом, где содержат людей, находящихся под стражей. До суда еще неизвестно, будет ли человек признан преступником. Пока он еще только подозреваемый. Поэтому проводить какие-то следственные действия в отношении его или дополнять доказательствами, собранными уже в период нахождения его в следственном изоляторе, является актом несправедливым и негуманным. И незаконным к тому же.
Но пока – это лишь лирика. В нашей стране все по-другому. Следствие и тюрьма – под одной крышей, в ведении МВД.
Только в 1998 году началась судебная реформа, которая означала, что постепенно следственные изоляторы, а также колонии должны перейти в другое ведомство – Министерство юстиции. Но пока этот процесс только начинался и все оставалось по-прежнему.
Оглядев присутствующих, я заметил, что следователей значительно меньше, чем адвокатов. Мои коллеги были разные – и пожилые, и молодые, мужчины, женщины, совсем молодые ребята и девушки, вероятно, стажеры. Каждый занимался своими делами: кто разговаривал, кто звонил по телефону, стоящему на тумбочке, иные просматривали газеты.
Я сел на лавочку и, достав журнал, задумался. Как же быть с сообщением о похищении Олеси? Сказать ли ему об этом вначале? Или позже? А может, вообще не говорить? Нет, сказать нужно определенно. Пусть знает правду. Но – чуть позже. Во-первых, нужно выяснить, почему его перевели в общую камеру, что ему об этом известно. Я понимал, что для него такой перевод – прежде всего определенная опасность. Интересно, понимает ли он это?
Полчаса пролетели быстро. Контролер выглянула из окошка и выкрикнула мою фамилию, назвав номер кабинета – семьдесят шестой.
«На каком же это этаже?» – подумал я.
Видимо, поняв мое замешательство, контролер добавила:
– Пятый этаж.
Я подошел к ней, взял талончик, контролер нажала кнопку. Решетчатые двери захлопнулись за мной. Я пошел вдоль длинного коридора третьего этажа. В коридор выходило бесчисленное множество дверей – и с левой, и с правой стороны. Наши адвокатские кабинеты имели окна, выходящие во внутренний двор тюрьмы, и располагались по левую сторону коридора.
Проходя мимо, я обратил внимание, что все двери оборудованы «глазками». Два года назад такого не было, теперь – нововведение, кругленькие «глазки». Можно, проходя по коридору, видеть, кто чем занимается. Многие кабинеты были пусты.
Вот и пятый этаж. Наконец я нашел кабинет номер 76. Он представлял собой небольшую комнату размером 14–16 квадратных метров, в которой был письменный стол, наглухо прикрученный железными скобами к полу, и две табуретки, также привинченные к полу мощными шурупами. Справа на стене – три крючка для одежды. На противоположной стороне – маленькое окошко.
Я разделся и подошел к окну. Оно выходило во внутренний тюремный дворик. С правой стороны его находилось здание следственного изолятора, в котором содержались заключенные, а с левой – хозяйственные постройки. Я обратил внимание, что все зарешеченные окна камер имеют «дороги» – соединены между собой веревками, по которым время от времени проходят «малявы» – тюремные записки, свернутые в круглые трубочки. Так действует тюремный телеграф. Записки передавались и по вертикали, и по горизонтали. Было слышно, как люди перекрикивались между собой, сообщая какую-то важную информацию. В некоторых камерах играла музыка.
В последнее время я обратил внимание: для того чтобы заключенные не могли слышать какую-либо запрещенную информацию, здесь стали громко транслировать музыку. В основном это были передачи программы «Европа Плюс», которая раздражала обитателей следственного изолятора рекламой, зазывающей на экзотические острова, призывающей использовать дорогостоящую импортную косметику.
Зимний день был достаточно пасмурным. Я зажег лампочку. Свет в кабинете с зелеными стенами тускло сочился. Мне стало не по себе. Я вышел в коридор и обратил внимание, что по коридору (в отличие от спецкорпуса, где практически никого не увидишь, поскольку все тщательно контролируется, чтобы никто ни с кем не встречался) без конца ходили вертухаи, они же конвоиры, ведущие заключенных на встречу с адвокатами или следователями. Кто-то из пришлых стоял, курил, разговаривал с другими. Я заметил, что наверху, под потолком, были установлены видеокамеры, полностью просматривающие большой и длинный коридор.