— Что конкретно он сказал? — спросил прокурор.
Секретарь посмотрел на стенные часы над дверью, а затем на свои наручные часы. Судья, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
— Он оскорбил вас действием? — спросил прокурор.
— Он сказал… — Священник откашлялся. — Мистер Марри заявил, будто все, что происходит в храме, совсем не напоминает мессу. Мол, это клоунада, посмешище, святотатство. Затем он протянул мне свои брошюры, желая, чтобы я их взял. Брошюры упали…
— Он выбил их из моих рук, — уточнил Марри.
— Он ухватился за конец моего ораря и пытался его сорвать, — сказал священник. — Я схватил другой конец и стал тянуть на себя, словно мы занимались перетягиванием каната, и тогда он толкнул меня обеими руками, очень сильно, и свалил меня с ног.
— Он споткнулся о шнур микрофона, — снова уточнил Марри.
Судья уставился на него, словно пытаясь вникнуть в дело.
— Еще одно вмешательство в показания истца, мистер Марри, и я вынужден буду принять меры, предъявив вам обвинение в неуважении к суду.
— Сэр?
— Вам придется заплатить сто долларов или провести десять дней в камере предварительного заключения в тюрьме округа Уэйн.
Судья запнулся, увидев наконец нарукавную повязку Марри.
Марри усмехнулся, кинув на судью взгляд, полный смирения.
— Это за то, что я сказал «сэр», ваша честь?
— Если вы снова вмешаетесь в ход свидетельских показаний… — Судья пролистнул страницы дела, лежавшего перед ним. Взглянув на Марри, спросил: — Вы учиняли до этого беспорядки?
— Нет, ваша честь. — Марри покачал головой.
— На него уже было заведено два дела ранее, — вмешался помощник прокурора. — Одно — за оскорбление чести и достоинства, другое — за нарушение общественного порядка.
Судья выжидающе смотрел на Марри.
— Вы спросили, учинял ли я беспорядки, — пояснил Марри, изобразив улыбку малыша-несмышленыша. — Я не считаю те незначительные нарушения общественного порядка сильными беспорядками, ваша честь. Мне дали условный срок.
— Что касается условного срока за оскорбление чести и достоинства, — пояснил секретарь, — он нарушил его, учинив беспорядок в общественном месте, и был приговорен к штрафу в двести долларов в ноябре 1976 года.
— Вы не считаете это нарушением общественного порядка? — спросил судья.
— Ваша честь, на мой взгляд, вы понуждаете меня свидетельствовать против самого себя. Разве это допустимо?
Судья Кинселл кинул взгляд на часы. Он, похоже, утомился, хотя было только четверть двенадцатого.
— Суд требует, чтобы вы отвечали на вопросы, касающиеся предмета разбирательства, — процедил он.
— Вы спросили меня, учинял ли я прежде беспорядки. Я ответил, что нет, что я не считаю свои выступления беспорядками. Ответил я на ваш вопрос или нет?
Секретарь повернулся, слегка приподнявшись, чтобы переговорить с судьей. Августу Марри все это надоело, и он решил вывести из себя и судью, и секретаря.
— Прошу внимания, ваша честь, — произнес он с расстановкой.
Но судья не взглянул на него.
— Ваша честь…
— Подождите, пока я не закончу совещаться с секретарем, — бросил судья через плечо.
— Ваша честь, я всего лишь хотел сказать, что у меня закралось сомнение в вашей профессиональной пригодности. Мы сейчас присутствуем, если угодно, на особом слушании, а вы отлучены от церкви, ваша честь. Кроме того, вы развелись с женой и, если я не ошибаюсь, снова вступили в брак. Ведь мы говорим здесь о духовных ценностях, не правда ли?
— В данный момент мы говорим о вашем неуважении к суду, — нашелся судья.
— Ваша честь, я считаю, что судейство отлученного от католической церкви мирянина может пагубно отразиться на рассмотрении именно моего права защищать именно мою церковь и ее священные традиции, которые не в состоянии оценить тот, кто вне церкви.
Марри выдержал паузу, давая судье возможность сказать что-либо в свое оправдание.
— Я проявлял терпение по отношению к вам. Я предупреждал вас…
Ага! Он, видите ли, предупреждал…
— Ваша честь, я считаю, что вы дисквалифицируете себя тем, что с предубеждением относитесь к этому судебному процессу. Ваше назначение было ошибочным.
— Мистер Марри. — Голос судьи срывался, он с трудом себя сдерживал. — На этом судебном заседании слушается дело по обвинению вас в словесном оскорблении и угрозе физическим насилием. И больше не открывайте рот, пока я вам не разрешу. Понятно?
— Я хочу, чтобы это было внесено в протокол, ваша честь, — усмехнулся Марри. — То, что вы сейчас заявили в субъективной и эмоциональной манере, под влиянием приступа гнева…
— Вы не повинуетесь суду! — прервал его судья, поднимаясь со своего кожаного, с высокой спинкой кресла. — И будете возвращены под стражу судебного пристава!
— Я требую суда присяжных, — заявил Марри. — Бог мне поможет на другом суде. Это мое право, и я знаю об этом.
Август Марри расцепил за спиной руки и прижал их к бокам.
Судья вдруг вскинул голову, а полицейский сержант вскочил, хватаясь за револьвер в кобуре.
— Собираетесь стрелять в них? — усмехнулся Марри.
Двадцать членов Общества Святого Духа стояли молча во весь рост, развернув баннеры, где было написано красным по белому: «Долой поругание!»
— Ну, вперед! — кивнул Марри полицейскому сержанту. — Стреляйте в них!
Пожилая седоволосая женщина в желтой безрукавке принесла Линн завтрак в семь тридцать утра.
— Как ваши дела? — спросила она. — Меня зовут Эдит, я как бы ваша старшая сестра.
— Старшая сестра? — Линн вскинула брови.
— Все дело в том, дорогая, что я являюсь членом Общественной организации по оказанию помощи детям из неблагополучных семей. Члены нашей организации выступают в роли старших «братьев» или «сестер» этих детей, а также оказывают помощь различным благотворительным организациям, например этому реабилитационному центру.
— Я разве в центре? — спросила Линн, озираясь.
— Вы что же, не помните, как попали сюда?
Линн сидела на односпальной кровати, полагая как раз, что попала именно в сиротский приют, а не в больницу. В своем воображении она представляла белые стены, но здесь стены были бледно-зелеными и нуждались в покраске. Две свободные кровати в комнате были заправлены и накрыты выцветшими покрывалами. Зарешеченное окошко придавало комнате и вовсе унылый вид.
— Через пару дней, когда ваш организм очистится от алкоголя, вас переведут в четырехместную палату, — сказала Эдит, перехватив ее взгляд. — Я вам тут все покажу, принесу все, что вам нужно. Но я не вижу нигде вашего чемодана…