– Я говорю – Струге поет.
Пастор раздраженно подошел к стенке холодильника и превратился в слух.
На улице Гороховой переполох,
Урицкий всю Чека вооружае-е-ет...
– Во, бля... – Вор оторвался от стенки и недоуменно похлопал ресницами.
– Может, выпустить его да «растереть» здесь как следует? – предложил Соха.
Вместо ответа вор подошел к двери.
– Струге!
– Оу! – раздался замерзший голос из камеры. – Привет, Пастор!
– Не холодно?
– Холодно, – крякнул Струге. – А что поделаешь?
– Ничего, – согласился Пастор. – Где общак, судья?
После короткой паузы – узник отжимался от пола – из морозильника донеслось:
– Ты меня за... морозил этим вопросом! Не знаю я, где твой общак!
Вор повернулся к помощнику:
– Ну-ка, добавь парку...
Соха повернул ручку вниз, и через пять минут наружный термометр стал показывать температуру не восемнадцать, а двадцать два градуса ниже нуля. Пастор сел в кресло и снова развернул газету. Ему хотелось читать, но, пробегая глазами строчки, он понимал, что не понимает ни слова из текста. Все его мысли занимал человек, который даже сейчас продолжал оставаться человеком. Отбросив в сторону газету, от чего Соха вздрогнул, как от удара, он встал и решительно подошел к двери.
Ай-я-я-я-яй-яй, убили негра...
Убили негра, суки, замочили...
Сомнений в том, что над ним издеваются, не было. Человек в одной рубашке, брюках и туфлях находился в морозильной камере на территории завода механических изделий уже второй час. С яростью плюнув в угол комнаты, Пастор вернулся к газете.
Голос внутри становился все глуше и прерывистее. Человек замерзал. Замерзал, но продолжал бороться со смертью и всем, что с ней связано. Он не звал на помощь, не впадал в истерику. Он просто замерзал, окоченевшими губами напевая песенки. И Пастор понял – если сейчас дать ему умереть – он, вор, проиграл. И дело даже не в навсегда потерянном общаке. Дело в том, что судья останется при своих интересах. Он так и замерзнет, не переубежденный и не сбитый с собственного пути.
– Открой, – сквозь зубы процедил вор.
Соха быстро исполнил приказание, и уже через секунду из открытых дверей камеры потянулся дымок мороза. В комнате мгновенно повис холод. Но судья выходить не торопился. Умер?!
Соха метнулся было внутрь и чуть не столкнулся с подошедшим к двери Струге. На Антона было страшно смотреть. Он принял тот синюшный оттенок, который говорил лишь об одном – жизни в его теле оставалось на несколько минут. Потом – падение на мерзлый пол и смерть. Соха вывел его из камеры и усадил в кресло напротив Пастора. На столике стояла пузатая бутылка армянского коньяка и несколько стаканов. Сохин плеснул коньяку в свой стакан и в стакан Пастора. Обслуживать судью никто не собирался. Не хватало еще этого западла...
– Пастор... – едва слышно прошептал Струге. Его тело била дрожь. – Тебя ма-ма учи-ла... газеты вверх ногами... чи-тать?
Вор с досадой перевернул газету. А Струге дотянулся до коньяка. Он около минуты наполнял свой стакан. Но налил только до половины, двумя руками поднес ко рту и выпил. Были слышны лишь судорожные глотки и клацание зубов по стеклу. Возвращение к жизни всегда дается тяжелее, нежели приход смерти. Посидев некоторое время со склоненной над столом головой, Струге наконец выпрямился. Алкоголь совершенно не брал его здоровый организм. Он лишь почувствовал невыносимую боль в отмороженных кончиках пальцев рук и ног. Сжав кулаки, он спокойно посмотрел на Пастора.
– Где общак, Антон Палыч? Я буду задавать этот вопрос до бесконечности, пока ты не сойдешь с ума. А тебе недолго осталось.
– Я не знаю, где твой общак, Овчаров, – упрямо повторил Струге. – Меня поражает твоя упрямость. Уже давно пора понять, что у меня его нет и никогда не было.
– Соха... – Вор, вздохнув, качнул головой в сторону морозилки.
Тот зашел в нее и рукой выволок лежащий там труп.
– Узнаешь?
Антон с ужасом глядел в застывшие голубые глаза Вострикова и не мог поверить в то, что это тот самый бродяга. Тот бомж, которого он спасал от банд Пастора и Тимура. Пастор нашел его. И теперь нет никаких сомнений в том, что ему известно все. Угрызений совести Антон не чувствовал. Их и не могло быть. Он все сделал для того, чтобы спасти бродягу. Приложил максимум усилий. Но, как видно, человек предполагает, а Пастор располагает. Струге вообще был вправе бросить Вострикова на произвол судьбы! Именно из-за его открытого люка заварилась вся эта каша! Но Антон укрыл его. Откуда ему было знать, что так случится?.. Он помнил его, вечно голодного и страждущего. Теперь же, глядя на его окоченевший труп и переломы в районе кистей рук, Струге понял, что Востриков умер не самой легкой смертью.
– Что скажешь? – продолжал, жадно глядя в лицо Струге, Пастор.
– А что ты хочешь от меня услышать? – Антон покрепче охватил себя руками. Озноб понемногу стал отступать. – Убийца ты, Овчаров. Это я тебе как судья говорю.
– А это не я его убил, – не моргнув глазом, заявил Пастор. – Это Соха.
Сохин едва не задохнулся от возмущения! А кто ему приказал заморозить этого петуха?!
– Я вор, – прошептал Пастор, глядя в глаза Струге. – И у тебя мой общак.
– Какой ты вор?! Ты «мокрушник»! А про общак забудь. Нет у меня твоего общака. И никогда не было. Ты Вострикову пальцы все сломал, прежде он тебе правду рассказал, а я ему ничего не ломал. Неужели мне он общак сдал, а тебе – нет? Сам подумай.
Пастор откинулся на спинку стула. Он уже начал понимать, что толку от всех этих мероприятий, включая разговор по душам, не будет. Он с разочарованным видом прикурил сигарету и бросил пачку на стол, поближе к Струге.
– Что ты за человек такой, судья? По-хорошему ты не понимаешь, по-плохому – тоже. Что с тобой делать? Я из-за тебя как Ленин. В постоянных бегах и разливе... Я ведь не прошу тебя Родину продать. Просто отдай то, что принадлежит мне. Я даже готов с тобой поделиться.
Сигарету Струге прикурил, но делиться не пожелал.
– Даже если бы общак был у меня, я бы тебе все равно его не отдал. Он тебе не принадлежит. Он принадлежит Госбанку.
– Ты – дурак! – взревел вор. – Дурак! Сейчас мои люди переворачивают квартиру твоего прокурора! Если они найдут деньги, ты мне будешь уже не нужен! Если пойдешь на сделку сейчас, до их звонка, останешься жив! Я свои обещания сдерживаю, Струге.
Антон оторвал от губ сигарету.
– Твои люди в квартире Пащенко?.. – И он улыбнулся.
Бедуин и Крол чувствовали себя в относительной безопасности ровно три минуты. После того, как они отомкнули отмычками незамысловатые замки прокурорской квартиры и вошли внутрь, электрическая цепь на сигнальном рубеже дверей разомкнулась. На пульте оператора вневедомственной охраны запищал зуммер.