До отправления поезда оставалось каких-то сорок минут, и Стоцкий вышел на перрон, чтобы в последний раз подышать перед вагоном, пахнущим химией и влажным бельем. Купил в киоске пачку сигарет, выпил кофе, бросил в сумку пару газет – одну с кроссвордами, другую из разряда «желтой» прессы – хорошо отвлекает, когда не хочется думать о дне сегодняшнем, и стал ждать подачи к перрону фирменного.
Через четверть часа, когда на крутом повороте подъездного пути появилась голова состава, к нему подошли.
– Стоцкий?
Покрепче прихватив сумку и быстро оценив двоих мужчин лет сорока на вид, интересующихся им, оперативник ГУВД процедил сквозь зажатую в зубах сигарету.
– Кто спрашивает?
Пока цедил, заодно оценил и тактический порядок построения мужчин. Руки в карманах, первый стоит перед ним. Второй чуть сзади, выступая на две трети корпуса и вполоборота. Если Стоцкий и Гринев, работавшие в одном отделе уголовного розыска ГУВД кого-то задерживали без применения принципа «жесткого задержания», они располагались перед фигурантом точно так же. Это отличительная черта всех людей из ГУВД, с Петровки или с Лубянки. Это неписаный закон для всех, кто служит сыску. Их никто никогда не учит так вставать, опыт приходит с годами, как жизненная необходимость. Если фигурант начнет производить действия, то при таком построении боевого порядка он сможет направлять их лишь в отношении того, кого видит перед собой.
– Пройдемте с нами, – сказал один из мужчин и, видя нежелание выполнять просьбы подобного характера, добавил: – Не стройте иллюзий и не пытайтесь проверить, кто из нас троих быстрее бегает. Быстрее всех в Москве это делает он. – И мужчина кивнул в сторону напарника. – А я быстрее всех в Москве вынимаю пистолет из кобуры.
С ним разговаривают. И, по меркам задержания, разговаривают чересчур много. Хотели бы «сломать», сделали бы это в два счета. Наверняка их не двое – двоих видит он, Стоцкий. Начнись куча-мала, нарисуются еще столько же. Значит, «ломать» его нет необходимости, нет такой задачи. Задача взять и привезти. Куда – пока неясно.
– Быть может, представитесь? А то у меня рука чешется свисток из кармана вынуть.
– Как только вынешь, я сразу ее почешу. ФСБ.
И Стоцкий рассмотрел через клубы выдыхаемого им пара удостоверение, подтверждающее слова мужчины.
– Куда идти?
Через полчаса оперуполномоченный ГУВД был на Большой Лубянке. Еще через полчаса – на Большой Дмитровке. Хотя сам Стоцкий сейчас с удовольствием поехал бы на Малую Якиманку, в собственную квартиру.
Необыкновенно хороша Москва в предновогоднюю ночь. Если повезет и будет возможность оказаться над нею в самолете в ту пору, когда небо будет чистым, то создается вполне реальная картина приземления на планету вечного праздника. Мириады огней, алмазные нити дорог, блистающие иголочными остриями автомобильных фар, сменяющаяся активная реклама – все это направлено в лицо человека, наблюдающего за этой картиной через иллюминатор авиалайнера.
Празднику быть. Нынче после бани не посадишь на рейс пьяного, да еще с веником. Нынче на него трудно попасть трезвому с документами. Но тот, кому удалось пробраться на борт самолета, отправляющегося в Москву в предновогоднюю ночь, забудет и об унижении, связанном с разуванием и раздеванием в терминале, и об обнюхивании спаниелем на поводу хмурого таможенника, и о синтетической курице в горячей фольге. Еще более сильное впечатление испытает тот, кому повезет приземлиться. Он попадет в эпицентр событий, в самое жерло вулкана человеческой радости, именуемого предпраздничной суматохой. Именно сейчас, когда до знаменитого тоста «С Новым годом!» остаются сутки, не только москвичи, но и все жители страны начинают понимать, что еще живы, несмотря на то что во двор зашел, отворив калитку, 2005 год. Раньше ждали 80-х, дабы подивиться сияющим вершинам коммунизма, среди них 1985-й – конец света, потом 2000-й как гарантию крыши над головой каждой семьи. Но с начала 90-х все всё поняли и просто стали встречать Новый год, не помечая его конкретной исторической вехой. Бессмысленно. Главное, за спиной 2000-й: гарантий никаких, однако немногим дано было родиться в одном тысячелетии, а скончаться в другом.
Москва живет по тем же принципам, что и остальные города России. С утра – отметка на работе, и весь день толчея в магазинах в поисках подарков знакомым, близким, друзьям. Ночь перед тридцать первым декабря наиболее замечательна, потому что подробности новогодней ночи вспомнит редкий человек – все больше закодированные да гипертоники, а вот с тридцатого на тридцать первое, в промежуток времени, когда еще и год не прошел, и еще не праздник, стоит и о будущем подумать, и итоги кое-какие подвести, и план на следующий год наметить.
Словом, самое живое время для страны и в ней живущих – это ночь с тридцатое на тридцать первое декабря.
В новый год нужно войти обязательно без долгов, в любви, благополучии и с радостной невесомостью на сердце. Лучше всего для этого, конечно, «заказать» знакомого, мешающего все это чувствовать. В стране нет ни одного человека, который не был бы обязан другому человеку, который, в свою очередь, обязан третьему, а тот – четвертому. Но волею судеб очень часто случается так, что первый, с которого вся эта каша, собственно, и заварилась, оказывается кредитором того, кто эту кашу заварил. И если раскидать все долги в цепочке по порядку, то очень скоро выяснится, что долгов никаких нет, а есть только мифический навар, который человек сам себе придумал и возвел в квадрат. Им бы всем «набить стрелу», перетолковать да погасить виртуальные проценты, платить которые друг другу все равно никто не собирался. Но нет, истина, как сказал какой-то козел из тех времен, когда Италия была еще просто Римом, рождается в споре. Сказал гад, научил и помер. А поскольку процесс познания истины находится в причинно-следственной связи с количеством мозгового вещества в черепных коробках спорщиков, то самый короткий путь к истине для многих – лишить оппонента мозгов.
Хороша московская ночь, предшествующая новогодней. У милиции «усиление», у братвы «усиление», у должников тремор, у казино – прибыль.
Первая кровь окропила пол «Эсмеральды» ровно в полночь. В половине первого предновогодней ночи пролилась и кровь управляющего казино Гаенко Игоря Викторовича, а стены его офиса были забрызганы мозгами. Последняя неделя старого года далась управляющему особенно тяжело. В последние дни он вообще перестал понимать, что происходит. За одно и то же его сначала похвалили, потом запугали, а после, чтобы больше на глаза не попадался, пришли убивать.
Без пяти минут двенадцать в казино вошли двое. Их, как старых знакомых, пропустили без досмотра, и они принялись делать то, зачем пришли. Молча выпили у барной стойки по бокалу пива, дождались, пока сияющий, как предновогодняя елка, Гаенко поднимется к себе из зала, после чего последовали за ним. Этот марш останется незаметным, так как на втором этаже находится не только офис управляющего, но и бильярдная с маленькой закусочной, где к рюмке водки подают фирменную закуску – только что вскрытую мидию с тремя глазками маслянистой красной икры и веточкой петрушки. На второй этаж подниматься вольны все, кто пожелает, но вот войти в офис управляющего любому желающему невозможно. За стеклянными дверями, в крошечном фойе, зеркальном снаружи и прозрачном изнутри, стоит охранник с большой, коротко стриженной головой и в форме полицейского из Майями. Он никого никогда не впустит к управляющему, если только этого не пожелает сам начальник. Без спросу сюда входит лишь Эмма Петровна – она в казино за администратора – и несколько человек из крупье.