Убеждение подействовало. Сидящий в «уазике» старшина-водитель узнает о произошедшем не от врачей и не по радиостанции РОВД. Нехорошие вести он узнает из уст самого Перца. Даже если бы парень в бледно-зеленом халате набрался смелости и сразу после ухода убийцы все-таки сообщил в милицию, он все равно бы не успел спасти жизнь старшине.
Машина, готовая к отъезду сразу после обработки очередного «фуфлыжного» сообщения, стояла «собачником» ко входу. Это обстоятельство позволило Перченкову спокойно дойти до «уазика» и распахнуть дверь водителя.
– Напарник просит твоей помощи! – сообщил неизвестный усатому старшине.
Старшина машинально выпрыгнул из машины. И тут же получил заряд картечи в живот. Перец мог бы сделать это тогда, когда водитель сидел за рулем, однако он торопился и знал волшебные слова, после которых мент выскочит из-за баранки, как ошпаренный…
Этот выстрел был глух, как удар топора по сухому полену. Старшина умер в тот момент, когда Перец с его табельным пистолетом уезжал со двора больницы. Он решил не брать оружие младшего лейтенанта – слишком мало времени у него оставалось в запасе. Теперь особенно торопиться было некуда.
– Черт! Черт! Чтоб все треснуло!! – орал Перец, лихорадочно крутя рулевое колесо непослушного «уазика». – Проклятая собака! Менты – гады! Что теперь делать?! Волки…
Минуту назад, выезжая на дорогу, ведущую за город, он совершенно не представлял себе масштабы того, что сделал. Сейчас же, когда предчувствие погони немного притупилось, он каждой клеткой своего громоздкого тела понимал, что только что сотворил своими руками. Свобода, в которую он еще недавно верил, превратилась в мираж. Теперь она представлялась ему богом, в существование которого все верят, но еще никто не видел.
Ночное дежурство не принесло никаких результатов. Если Перченков и пробирался в дом к брату, то только используя подземный тоннель, ход в который начинается за двести метров от места нахождения Макса и Струге. Но Перец – не аббат Фариа, а его брат-астролог – не Дантес. В наше время тоннели роют лишь в Бутырке.
Окончательно выспавшись, Антон Павлович посмотрел на себя в зеркало и убедился в том, что выглядит, мягко говоря, неважно. Но сказывалась спортивная закалка: на том месте, где под глазами должны были висеть темные мешки, наблюдались лишь едва видимые припухлости. Но и их уничтожит холодный душ, который Антон обязательно примет.
«Интересно, как себя чувствует Пащенко?» – думал судья, когда его подвозил к дому убоповец.
В квартиру Антон вошел в тот момент, когда он обычно просыпался. Семь утра. В доме все, как обычно: пахнет яичницей с колбасой и свежим ароматом Сашиного шампуня. Сама хозяйка собирала на работу сумку и мужа встретила с доброй усмешкой.
– Ого-го, – заметила она. – Почти здоровый муж вернулся с диверсионного задания. Примочки из пакетиков чая приготовить?
Струге отказался и сразу отправился в ванную. Единственное, что сейчас занимало его мысли, – что говорить и как поступить, если, придя на работу, он снова выслушает просьбу Николаева предоставить дело Цебы, а в кресле будет опять сидеть Балыбин. Кажется, все возможные, даже невозможные уловки уже исчерпаны.
Николаева он встретил, одновременно с ним прибыв в суд. Разница состояла лишь в том, что Антон приехал на автобусе, а Николаева привезла «Волга». Казалось, нет приметы на день хуже, однако спустя три часа судья убедился в том, что скоро обед, а Балыбина нет. Тот явно запаздывал. Ломая голову над тем, как можно пресечь его столь частые посещения суда, Струге снял с телефона трубку. Пащенко был в отпуске, но это не означало, что он не мог руководить своими опричниками из домашнего кресла.
– Вадик, как настроение?
– Заявление об отставке уже написал?
– Да ладно. – Струге поморщился. – Я не настолько богат, чтобы делать такие подарки. Твои орлы по-прежнему «РОСТЕК» шерстят?
– А как ты думал? – удивился прокурор. – Это наша зона действия. Таможня, конфискаты, скромные аудиты… Пермяков у меня сейчас законность какой-то конфискации проверяет. Я в тонкости не углублялся. Мужик заявление в мою прокуратуру написал – о незаконности отправления на склад временного хранения его двух джипов. Мол, документы в порядке, а таможня беспредельничает. Дескать, все законно, а таможенники уже хотят джипы на продажу «сливать». Пермяков, конечно, притормозил ход этих действий, а сейчас разбирается. А почему ты интересуешься?
– Это хорошо. – Антон потер мочку уха, думая, как начать разговор, тему которого вынашивал все предыдущие два часа. – Хорошо, что у наших граждан есть такая защита, как прокуратура… Прокурор, ты можешь сделать так, чтобы Пермяков вытянул на конкретный, плотный разговор всех главных действующих лиц этой драмы? Хозяина, таможню, «РОСТЕК»?
Пащенко понял.
– Балыбин опять в суде?
– Сейчас – нет. Но через час может и объявиться. А я все козыри уже спустил. Может статься так, что мне осталось не семь дней, а несколько часов. Пойми, Пащенко, если бы я успел провести хоть один процесс по делу Цебы, я изыскал бы необходимость отправить дело на какую-нибудь экспертизу. Заключения по таким экспертизам, как вменяемость, могут тянуться от месяца до нескольких… Я зачем тебе это объясняю?
– Не знаю, – обиженно прохрипел Пащенко. – Не знаю, зачем ты мне рассказываешь, что такое экспертиза и сколько месяцев она путешествует по городу от инстанции к инстанции. Ладно, сейчас что-нибудь придумаем…
Когда Пащенко произносил слово «придумаем», он лукавил. Придумывать было нечего, сам ход событий наталкивал на одну-единственную, верную мысль. Сняв трубку, он позвонил Пермякову, распорядился вызвать Балыбина и потребовать от него подтверждения законности последних, проведенных после изъятия таможней, торгов. Теперь Балыбину некогда будет заниматься делом попавшего в беду племянника. Выходило так, что Вольдемар Андреевич будет делать все возможное для того, чтобы следующие торги не проводились под контролем другого человека. В противном случае он будет ездить к Лукину и просить уже не за родственника, а за себя.
Те два процесса, что провел за этот день Струге, окончательно выбили его из сил. Он сидел в своем кресле опустошенный, как выдавленный до отказа тюбик зубной пасты. Алиса управлялась у сейфа с делами, пряча их поглубже и закрывая замок на все обороты. Последний случай ее многому научил. Антон обратил внимание на то, что девушка целый день считала в сейфе дела и что-то помечала на листке бумаги. По всей видимости, она решила устроить маленькую ревизорскую проверку. По тому, как удовлетворенно она захлопнула сейф, Струге понял, что дело Цебы – единственное, которое он успел потерять в марте. Но и его одного могло оказаться вполне достаточно, чтобы направить Антона Павловича по совершенно иному жизненному пути.
Пащенко позвонил уже в конце рабочего дня. Как раз в ту минуту, когда Алиса, готовясь уйти, красила перед маленьким зеркалом губы.