– Жив, – ответил Вербицкий и в ту же секунду получил тычок открытой ладонью по передним зубам.
Вербицкий застонал. Напрягая спину и бедра, он постарался сбросить с себя нападавшего, но тат заломил Вербицкому кисть руки, до черноты в глазах, до хруста в суставах. Вербицкий чувствовал, как полость рта быстро заполняется густой сладкой кровью и острыми осколками зубов.
– Говори, а то убью, – прорычал сверху водопроводчик. – Не молчи, сука.
– Я не молчу, – подавившись кровью, ответил Вербицкий, только для того, чтобы хоть что-то сказать. Дикость происходящего, унижение, боль… Вербицкий снова попытался оттолкнуться ногами и выгнуть спину, и тут же получил справа и слева, в глаз и в челюсть.
– Вот и не молчи, – казалось, голос водопроводчика доносился из далекой дали, откуда-то с поднебесья. – Не молчи только, сука.
– Да я не молчу, – Вербицкий приоткрыл целый глаз, выплюнул изо рта мешавшую дышать кровь.
– Вот и не молчи.
Водопроводчик ударил Вербицкого кулаком в основание носа. Боль оказалась такой нестерпимой, что Вербицкий не смог сдержать крика, хлынувших слез. Эти слезы боли заволокли весь окружающий мир. Сквозь забытье Вербицкий чувствовал, что его волокут неизвестно куда, дергая сразу за обе руки, заламывают левую кисть. А слезы все лились и лились, их было так много, что Вербицкому казалось, он промок насквозь, что он захлебывается в собственных слезах, тонет в них.
* * *
Он открыл глаз, обнаружив себя лежащим на полу, но уже не в прихожей, а в комнате у окна, рядом с батареей центрального отопления. Сумасшедший мужик стоял над ним и тонкой струйкой лил из графина воду на голову. Вербицкий попытался пошевелить левой, неудобно заломленной рукой, но лишь звякнули наручники, больнее стянул запястье стальной браслет.
– Ожил? – спросил слесарь.
– Ожил, – ответил Вербицкий, испугавшись своим молчанием вызвать новый приступ ярости сумасшедшего.
– Поговорить хочешь?
– Хочу говорить, – язык за что-то цеплялся, двигался совсем туго.
– Тогда рассказывай, – мужик поставил пустой графин на подоконник.
– Что рассказывать? – Вербицкий сплюнул кровь изо рта себе на рубашку.
– Ну, чего-нибудь веселенькое расскажи. Например, сколько ты людей ухлопал из-за денег. А я послушаю и посмеюсь.
– А, вон оно что, – смысл происходящего стал немного проясняться. – Вот, значит, как вышло… Тьфу, зараза. А ты кто? Откуда ты взялся?
Голова Вербицкого шла кругом, пол и потолок менялись местами.
– Ты лучше не задавай вопросов, – Егоров снял грязную армейскую куртку и бросил её на пол. – Вдруг я отвечу правду. Тогда придется тебя убить. А я обещал одному приличному человеку сдать тебя живым. Хочешь, ещё воды полью на голову?
– Не надо, – Вербицкий прикоснулся свободной рукой к поврежденному глазу, но онемевшая вывернутая рука слушалась плохо, пальцы никак не находили глаза. – У меня глаз цел или как?
– Цел.
Егоров ногой придвинул себе стул.
– Ты мне не ответил на вопрос. Сколько человек ты убил?
– Я больше спас, чем убил. Я всю дорогу работаю на «скорой» и вернул с того света столько людей… Столько жизней спас, что, и числа не помню. Счет в мою пользу. И мне будет, чем оправдаться там… На небесах.
– И ты действовал всегда один?
– Один. На хрен мне помощники?
– Я верю.
– А мне срать, веришь ты или нет.
Приподняв голову, Вербицкий посмотрел на свою голую грудь, на разорванную до пупа сорочку, пропитанную кровью и водой. Он выплюнул изо рта осколок мешавшего говорить зуба. В глазах Вербицкого Егоров, неподвижно сидевший на стуле, двоился, расплывался, превращаясь в мутное пятно, переворачивался с ног на голову. Вербицкий не хотел, боялся снова лишиться чувств.
– Значит, ты заодно с ментами? – выдавил он из себя. – Тьфу. И сколько тебе заплатили за мою голову? Или просто премию в размере оклада пообещали?
Неожиданно для себя Вербицкий рассмеялся в лицо Егорова, рассмеялся странным лающим смехом. Этот смех оборвался судорожным нутряным всхлипом.
– Сейчас ждешь ментовской подачки? – Вербицкий сплюнул. – Решаешь, что на премию купить? Себе штаны или жене юбку.
Вербицкий попытался улыбнуться, но улыбка быстро сошла с лица, любое движение причиняло боль.
– Я не работаю на милицию, если тебе от этого легче, – сказал Егоров. – Хочешь сигарету?
– У меня зубов не осталось, чтобы её во рту удержать, – Вербицкий чуть слышно застонал от боли. – Скажи мне… Просто ответь. За большие деньги с тобой можно договориться?
– За твои грязные деньги – нет, – ответил Егоров.
– Все деньги – грязные, – головокружение постепенно проходило, но Вербицкий чувствовал, что сил на долгий разговор все равно не хватит. – Мои деньги не хуже других, такие же.
– У тебя мало времени. Не занимайся демагогией. Со мной многие пытались договориться и кое-кому это удавалось. Но твои деньги грязные и кровавые.
– Ладно, умник. Дай хоть платок, а то я захлебнусь.
– У меня нет платка, – Егоров склонил голову набок. – Удивляюсь, как это тебя, чистого мальчика, занесло такую грязь. Я сам убивал людей, я делал, что и похуже. Но я никогда не оказывался по уши в таком дерьме, как ты.
– Да хватит… Хозяйка… Сколько ты ей заплатил? – в груди Вербицкого что-то клокотало – И что ты решил сделать со мной?
Егоров не ответил. Он вышел из комнаты, плотно закрыл за собой дверь и с телефонного аппарата, стоявшего на кухонном столе, позвонил Владыкину. Весь разговор занял полторы минуты. Егоров перешел в прихожую, надел куртку и кепку, стал отпирать замок входной двери, но остановился и задумался. С порога он вернулся в комнату, подошел к лежавшему на боку Вербицкому.
– Я тут подумал, ко мне одна мыслишка пришла, – Егоров вздохнул.
– Хочешь ещё понаслаждаться? Почувствовать себя хозяином моей жизни?
– Скажи, а каково тебе в шкуре жертвы? Я ведь могу разорвать тебя на части. Крупные или мелкие.
– Да пошел ты. Если бы ты хотел меня убить, давно бы это сделал, а не трепался.
– У меня богатая практика, но таких гнусняков как ты я ещё не встречал, – ответил Егоров. – В газетах про таких читал, но газетам я не верю.
– Поговорил и иди. Чего вернулся?
– Мне кажется, все это не по-человечески, – Егоров снова вздохнул. – Несправедливо это.
– О справедливости мы порассуждаем с прокурором. И на зоне об этом подумаю. У меня теперь появится много свободного времени. Лет на десять вылезу, если заседатели судить станут. Вот я и подумаю о справедливости и прочей мутате.
– Это хорошо, когда у человека много свободного времени и есть о чем подумать, – кивнул Егоров. – Может, так все и получится. По-твоему. Я дам тебе шанс, а там уж как фишка ляжет. Может, останешься жив и десять лет будешь размышлять о всяком таком, отвлеченном. А может, сдохнешь. Сейчас приедет милиция, а за ней «скорая». Если врачи подоспеют быстро – твое счастье. Если «скорая» задержится, значит, не повезло тебе. Шансов у тебя пятьдесят на пятьдесят.