Когда она рядом, вы… как там в школе учили? Вы – вроде сообщающихся сосудов. Делите всё, что внутри вас происходит, поровну, и уровень всего, чем ваши личности набиты, выравнивается. Допустим, у тебя печаль, а у нее радость – так ты повеселеешь с ней, а в ней чуть поубавится веселья. Или, скажем, у нее боль душевная, а ты в порядке… Тогда ты от ее боли заберешь себе часть, а ей полегчает. Не знаю, как это получается. Это чудо, ребята. Жизнь – озвереть до чего холодная штука! Не будь таких чудес, мы бы давно друг другу глотки перегрызли.
Ее губы растягиваются в улыбке.
Мы вместе. Мы оживаем.
– Я так люблю тебя, Тим. Я с ума от тебя схожу.
Она говорит очень тихо. Я едва могу расслышать ее. И, кажется, что-то мешает слушать ее слова.
О! Смотри-ка… Всё это время у меня над ухом разорялся врач. Оказывается, он вошел вслед за мной в палату. Что-то ему не нравится, почему-то я не могу здесь быть в такой одежде… и в такое время…
Перестаю его слушать.
Я не асоциал, ребята, не думайте. Просто когда Катька рядом, все прочее становится несущественным. Вроде лая соседской собаки в подъезде или ковра на стене родительской квартиры… Слышишь и не слушаешь, видишь и не замечаешь.
Я хотел ответить ей, но она не дала. Нашарила мой подбородок, приставила палец к губам. Молчи, мол. Погоди.
– У меня сил нет, Тим… Совсем нет сил. А я должна сказать тебе две важных вещи и одну важную вещь от тебя услышать. Я первый раз сегодня в сознание пришла… первый раз. Могу отключиться в любой момент.
Кажется, врач кого-то привел в палату. Да, здоровый такой мужик, рожа красная, как пасхальное яйцо. Санитар? Назойливый какой. Я на пару секунд отпустил руку Стрекозы, отправил санитара в нокаут и опять жадно схватил ее пальцы.
– Вот так… хорошо. Ты слушаешь меня?
– Да, Стрекоза.
– Запоминай: сталкер-бар в московской Зоне, на станции метро «Университет»… там все мертвы. Семнадцать мужчин и две женщины. Есть матёрые… человек семь – таких по снаряге отличить можно. Они дрались… стреляли… За сутки до нас их что-то убило. Что-то… или кто-то. Быстрое как химера в старой Зоне. Но только это химера с крупнокалибе… калиберным пулеметом… – она едва справилась с длинным словом. Я сжал ее пальцы сильнее. Она продолжила:
– Калибр двенадцать и семь, я думаю… Пули… с вольфрамовыми сердечниками. И… что бы их там ни убило, они с этим не справились, оно ушло. Были раненые, два или три… их пытали и… запытали до смерти. Мы видели следы пыток. Шишак… весь исполосован, четыре пальца отрезаны… Девятнадцать бойцов… Книги «Союз сталкеров» не было… мы не нашли ее, Тим. Не у кого было спросить, где ее прятали.
Я говорю ей:
– Прости, я отойду на секундочку. Я сейчас.
И отправляю в нокаут одного из двух больничных охранников, приведенных айболитом в палату. Нет, правда, я не против законов общества, я не анархист, ребята. Но зачем же соваться под руку?
Второй охранник берется за шокер. Потом берется за яйца. За свои, разумеется. Белый свет у него сейчас клином сошелся на несчастных отбитых яйцах. Шокер я у него на время отбираю. В ближайшие несколько минут парень все равно не сможет им воспользоваться.
Я, ребята, до армии занимался боксом. Ну не так, чтобы профи, но кое-какие соревнования выигрывал. В армии меня определили в погранцы-огурцы и там тоже кое-чему научили. После армии тренировали в клане «Орден». Хреново они нас там на Зону натаскивали, но из первой ходки я вернулся живым. А потом, когда меня взял на работу Михайлов, пестрая пошла жизнь, обуеть, до чего пестрая… Среди прочего, работать в спарке с военсталкерами пришлось. Притом не раз и не два. А это очень резвые ребята и очень крутые. Так вот, чтобы от них не отставать, пришлось пройти «курс молодого бойца» в их учебке. С тех пор я не люблю драться, ребята. Что за кайф от драки, когда все время себя сдерживаешь? А если не станешь сдерживать, то обязательно кого-нибудь прибьешь.
Возвращаюсь к Катьке.
– Ты не скучала без меня?
– Очень скучала… Мы гробанулись на обратном пути. Шесть здоровенных лбов и я, маленькая девочка.
Притом шесть здоровенных лбов остались удобрять собой московский метрополитен, а маленькая девочка добрела до точки, где ее вытащила спасательная группа. Ну, или хотя бы доползла, а не добрела. У здоровенных лбов и этой возможности не было.
– Я в живых осталась только по одной причине… шла по Зоне, сняв Калашник с предохранителя. По старой памяти. Как нас учили еще в той, старой Зоне.
Правильно, девочка. А как еще? Зона, сука, требует уважения.
– А они… они же все военные… у них же, у долбоклюев, дисциплина…
– Не ругайся, маленькая девочка.
– Хорошо, не буду. Так вот, у них, Тим, порядок: перед выходом в Зону передернули затворчики, сделали на «заряжайке» по контрольному щелчку каждый, рожки с патронами вставили, а потом… что? А потом строго на предохранитель. Во избежание, мать твою…
– Не ругайся, чудо моё чудесное.
– Хорошо, не буду. Я их капитану объяснять пыталась… а он как каменный. «Устав еще никто не отменял…» Возвращаемся по метротоннелю, идем между «Вернадского» и «Юго-Западной», совсем ничего до выхода на точку встречи осталось…
Тут она замолчала. Вздохнула. Плохо ей. Я по себе чувствую, как ей плохо. Мне от нее передается.
– Что-то мне… дай попить, Тим. Голова кружится.
Даю ей воды.
– Доктора позвать?
Она колеблется. Отвечает не сразу.
– Нет. Потом. Я еще не все рассказала… Это люди, Тим. Те, которые на нас напали в метро. И… не совсем люди одновременно. Очень быстрые, очень ловкие, как зверьё. Не стреляли, у них даже оружия с собой не было. Били, грызли, ножами полосовали… длинные такие ножи, вроде мачете. Ждали нас. Трое. Мы… засветились, Тим. В сталкер-баре побывали и засветились. Кто-то очень не хотел, чтобы мы знали, какая там вышла катавасия. Вот нас и… Они нас, мы их. Последнего я на себе прибила, когда он меня грызть начал…
Она всхлипнула.
– А один, нормальный обычный человек, медленный, поодаль стоял. С автоматом. Он ими, кажется… руководил как-то… не пойму как. Не профессионал. Какой-то… рохля. Видел, что я кровью истекаю, но жива. И… что? Как дерьмо не поступил – не подошел, не добил. Испугался? Ствол против ствола – страшно ему… Он только издалека, со своими этими… обезьянами. И как человек тоже не поступил – не помог. Он… вроде своих уродцев. Человек, но дрянь, а потому вовсе не человек…
Найти бы этого человека-нечеловека поскорее, оторвать башку, оторвать всё остальное, а потом сделать анализ крови на предмет мутаций в душе. Нет. Не так. Сразу башку оторвать – слишком кайфово для него выйдет. Сначала руки-ноги, потом Иваныча, и только на десерт башку. Да, определенно.
– Ты слышишь меня, Тим? А кто там кричит всё время?