Вот я – слышал. Через пятнадцать шагов после аптечки услышал. И вся моя группа вместе со мной.
Ржавый, долгий, электродрелью по стеклу скрип. Кто? Аномалия? Звуковая? Не понимаю…
Впереди слева, там, где располагаются всякие служебные и хозяйственные помещения, не знаю уж какие, в стене открылась дверь. Из-за двери вырвался сноп света, и я рефлекторно заслонился ладонью – глазам же будет больно! Но глазам не было больно, нет, ощущение совсем другое: мне стало легко и приятно. На металлическом помосте, окруженном низенькими перильцами из труб, в ярком свете стояла девочка. Надо же, и здесь кто-то оборудовал электрический генератор…
Свет лился на нее, словно водопад, направленный по горизонтали, и девочка выглядела в нем настоящей маленькой красавицей. Истинная принцесса! Такая тоненькая, изящная, глазастая, ручки и ножки как у фарфоровой балерины. Коротенькое платьице, заколка в виде бабочки. Ужасно милая, само совершенство. Как ее можно не любить? Мы любим ее. Я, я люблю ее!
Да какого беса я ее люблю? Вот Катьку я люблю – это да. А ты кто такая? Умилился, надо же.
Но ведь она – чудо, живое чудо! Ей надо помогать, ее надо беречь, холить и лелеять…
Мнэ? Лелеять? Вот будет своя, тогда и буду лелеять.
Вдруг мимо меня проходит Толстый. Роняет автомат, тянет руки к нашей красавице. И как ему не восхищаться ею?! Она улыбнулась, о, она спрыгивает на пути! Осторожно, не сломай свой чудесные тонкие ножки о рельсы! Осторожно!
Я даже делаю пару судорожных шагов вперед – помочь ей, а вдруг упадет!
И сам себя останавливаю: обуел? Группа где твоя? Где кто?
А мимо проносится Нина с килотонной счастья на лице. Бежит. Падает на колени и начинает петь «Ночь прошла…» – песню из фильма «Отроки во вселенной». Конечно, надо развлечь нашу принцессу.
Толстый почти поймал девочку, он помог ей устоять.
Степан выскакивает у меня из-за спины, бежит к девочке и бухается перед ней на живот. Понятное дело, по его спине ей удобнее будет ходить в изящных, почти игрушечных туфельках. Молодец, старшой, очень хорошо придумал! Ее же надо беречь…
Да это пси-воздействие, ребята! И оно длится вот уже скоро полминуты. Я принимаюсь лихорадочно снаряжать шприц. Всё. Моя миссия на сегодня закончена. Извините, соображалка отключается…
Обидно, прав оказался Терех!
И чувствую, как меня легонько толкают справа. О, да и сам доцент шествует к девчонке, прижав ладони к сердцу. Автомат он тоже роняет.
Что за малявка такая? Контролер? Был бы контролер, я бы давно оказался у нее на «поводке». У нее, у любимой дочурки своей. Она ведь моя доченька, моя славная. Нет никого у меня ближе нее, нет никого слаще. Нет никого… кроме Катьки, разумеется.
Бред, ребята!
Смотрите-ка, Терех тоже на колени встал. Поклон делает, словно верующий. Аж лбом в рельс уперся. Терех, разум твой вселенский, он же точно не тут! И молекула твоя святая – точно размерами чуть помене десятилетней девочки.
Степан всё под ноги ей норовит упасть.
Толстый ведет нашу любимую красавицу под руку и блаженно улыбается. И мне надо подойти, тоже взять ее под руку, мою обожаемую дочку! Она ведь аж светится вся – вот чистое создание!
Она направляется ко мне, глаза огромные, и я делаю шаг ей навстречу.
Парни… а хрена в зубы? Да это тварь какая-то! Она от двери давно отошла, идет по путям, а свет всё пляшет вокруг нее. Она тащит свет с собой, точнее, на себе, будто наряд. А там, у двери, всё давно погасло! Она не человек, она… мутант, мать вашу!
Какой, с-сука, шприц! Вся группа рехнулась, не один я.
И я кладу палец на спусковой крючок. Только выстрелить никак не могу… Любимая… Светлая… Родная кровь…
Катька!
Нина тянется к пистолету, брошенному ею между рельсов. Терех смотрит на меня с ужасом и омерзением. Толстый ищет глазами, где он уронил свой автомат. Степан бы тоже, небось, отколол номер, но ему дали иную роль: девочка стоит на нем, и он блаженствует, драться – никакой охоты.
Ова!
Нина дотянулась до пистолета.
Левой рукой я вонзаю ей шприц в плечо, правой ногой вышибаю ствол.
Терех рыбкой прыгает на меня, приходит в живот, и я качусь по полу, но Калашник не отпускаю. Он встает, бросается ко мне со страшным лицом – непримиримая ненависть написана на нем.
– Очнись! Пси-возде… – кричу я ему.
И получаю хук в скулу. А когда Терех замахивается, чтобы добить меня, всаживаю ему по яйцам. Доцент падает рядом, принимается орать, но гораздо опаснее него Толстый. Он уже нашел свой автомат и тянется за ним.
Вскидываю свой. Моя любимая… получи, гадина!
Длинная очередь из Калашника разносит девочке голову. Кровавое месиво у нее на плечах взрывается светом так, будто прямо у меня перед глазами кто-то начал работать сваркой. Сгусток холодного белого пламени вырывается из тела твари. Смотреть на него невозможно, я на несколько секунд слепну. И все-таки нажимаю на спуск еще раз, направляя ствол туда, где она только что стояла.
Дах! – я различил звук падении ее тела, хотя в нескольких шагах от меня орали, зажав глаза ладонями, трое очень хороших людей… чуть было меня не угробивших.
Я и сам ору, зажмурившись, а холодный белый свет все еще плавает под веками, все еще причиняет мне боль. Но постепенно он утихает.
В тоннеле – тьма, тьма и ничего, кроме тьмы.
– Ты мою дочь убил! – надрывно кричит Толстый. – Гни-ида! За что? Мою девочку!
Странно, мне-то двадцать секунд назад казалось, что я в свою целюсь.
– Твоя дома сидит, дурак. Какого хрена ей в Зоне делать?
– Мля… от мля… – трясет головой Толстый. – Жива?
Терех беззвучно плачет, раскачиваясь из стороны в сторону над телом убитой твари. Степан медленно выбирается из-под нее. Нина лежит неподвижно.
– Эй, мужики, никто из вас больше не хочет меня прикончить?
Толстый матерится. Потом говорит:
– Всё. Всё, командир. Это ж морок какой-то на нас нашел? Это у нас от Зоны, да? Жива моя дочка, точно?
– Да, Толстый. Успокойся. Жива. Наблюдай за туннелем впереди нас.
Старшой жалуется:
– Инструктируют нас плохо. Угрозу не разглядел, кровью всю форму заляпал, и… унизительно как-то. Полнее бы нас надо инструктировать перед выходом, полнее бы. Халтура сплошная.
Встаю. Скула болит не знаю как.
– Терех!
Всё раскачивается. Старшой встает и отвешивает доценту оплеуху. Тот падает навзничь.
– Терех, м-мать!
– Д-да… Я… нормально. Сейчас приду в себя.
И тяжело вздыхает.