Хрен мы с тобой попрощались! Встретимся, не разминемся.
– Сынок! Бурч! Бурч!
И я уже не вижу пятнистого рядом с собой. Сорвался, полетел по залу, вот он здесь, теперь там, а сейчас… вообще неведомо где. В несколько прыжков и подскоков он пролетел всю платформу.
Только потом я осторожно выглянул из-за колонн и потянул к себе за ремень автомат.
– Командир, живой? Ранен?
По щеке у меня ползет капля крови из царапины, проделанной осколком гранита. Но я не ранен. Я цел. Я невредим. Просто… просто…
– Кажется, я всё проебал, Костя.
Он подходит ко мне, хлопает по плечу и говорит:
– Выбрось из головы. Не договорился бы с этими уродами, так нам тут лежать. Я бы его не достал. У меня уже руки трястись начали, а он, зараза, всё пляшет, никак не угомонится… Ты молоток, командир. Будем жить пока что. Старшой только вот…
Степан умирал, на губах у него лопались кровавые пузыри. Ни о какой погоне у меня и мысли не возникло. Мы склонились над телом старшого. Он все силился сказать какую-то важную вещь. Может, помолиться хотел? Или попрощаться. Но ничего не выходило, силы оставляли его с каждым мгновением. С минуту мы смотрели на его губы, а потом он не столько сказал, сколько выкашлял из себя:
– Дхэньги… фхонду… к-кх-остя…
Вздохнул и умер.
– Свидетелем будешь, меня он просил свои деньги за ходку передать.
– Куда… передать?
– Фонду помощи ветеранам горячих точек. Он ведь один у нас был, Степан Сергеич. Ни жены, ни детей, ни родителей. Брат в Качирском инциденте загнулся.
– В Качирском? Я тоже там был…
Он посмотрел на меня внимательно. Кажется, я сейчас сильно прибавил в его глазах.
– Покажи.
– Что?
– Должен знать.
– А…
Задираю рукав. Показываю маленькую татуировку: всего три слова на том месте, где раньше часы носили: «Никогда не пропустим». А он показывает мне свою, такую же.
– Что ж ты раньше-то не сказал?
– Проводник обязан быть злее пса. А я и так больно добренький. Из-за моей доброты Тощий гробанулся.
– Из-за своей дурости, – не согласился мой собеседник. – А насчет Фонда… начиналось там всё хорошо. Бизнес деньжат подкидывал. Потом петрушка эта с Москвой случилась… денег не стало. А там, на лечении да на присмотре, разные… «самовары». И безрукие, и безногие, и умом тронутые. Куда их? В канаву, под забор? Он один такой нашелся – ходками в Зону башли для своих увечных братьев зарабатывать.
И Толстый принялся обыскивать старшого на предмет трех с половиной штук евро. А я помолился над его телом да закрыл ему глаза.
Всё. Ну а как? Это Зона.
Зона учит нас привыкать к тому, к чему привыкать нельзя. К тому, что должно быть невыносимым. За каждый глоток успеха, за каждый шаг в сторону цели, да просто за каждый ломтик жизни она требует отдать частичку человечности.
Запасные рожки и гранаты мы с трупов забрали. Еще я забрал коллекторскую сумку Тереха.
– Оставь, Тима, тяжеленная. И без того тут…
Но я не оставил. Святая молекула… Каким бы одержимым ни был Терех, а как ученый он вёл себя безупречно. И… вы только поймите правильно, я не псих, ребята. Нам еще выбираться отсюда, лишняя тяжесть не нужна. Но я ведь тоже ученый. Пусть очень маленький ученый, но цену некоторым вещам знаю. А потому допру его сумку. Хотя бы из солидарности.
Мы дотащили тело Нины до другого выхода. Может, нас и не ждала никакая мина, вряд ли они вот так запросто таскают с собой мину! Но проверять не хотелось. Мы выволокли первую научную единицу наружу.
На поверхности вечер вошел в свои права. Сколько мы провели в Зоне? Десять часов? Больше. Одиннадцать? Двенадцать?
Осмотрелись. Я велел проверить связь.
Тут, неподалеку от Периметра, у нас прошла смс-ка: «Группа через 10 минут на точке эвакуации. Есть 300-й». Ответ пришел сразу же: «Ждите, согласовываем вертушку».
Точка эвакуации – место на проспекте Вернадского напротив дома номер 86. Ни одна группа не обнаруживала здесь аномалий.
Не факт, что первая и единственная не объявится тут в тот момент, когда вертолет пойдет на просадку. Не факт, что по машине не начнут палить с земли на поражение. Не факт, что в небе над Зоной ее не ударит какая-нибудь невыносимая и непредсказуемая хрень. Безопасная высота в старой Зоне была метров пятьсот, не ниже… Но эвакуаторам и платят немалые деньги за риск. Кроме того, на окраине Зоны аномальная активность пожиже. Всегда так было.
Минут двадцать мы волокли тело девушки в обход оврага с аномалиями. Потом еще минут двадцать ждали вертолета. Я уже понял: ЦАЯ – это такая организация, где «согласование вопросов» лишено резвости.
В вертолете был врач, бывалый человек, который не шарахался от парней, вышедших из Зоны, как от зачумленных. Он вывел Нину из бессознательного состояния через полминуты после того, как мы взлетели.
– Ой, как жжет мне руку! Что со мной было? – запричитала она. – Ой, у меня две здоровые шишки на голове! Тимофей Дмитриевич, а где Александр Евгеньевич. И остальные… тоже…
А потом принялась реветь.
Я как будто окаменел.
Санобработка. Сдача оружия и снаряжения. Сдача коллекторской сумки и дурацких очков, через которые нечего теперь прочитать. Официальный устный отчет.
Мне вкололи стимулятор: «Не время спать, боец». – «Я тебе не боец, дядя».
Официальный письменный отчет, весьма подробный. Неофициальный отчет Михайлову – еще длиннее. Выдача премиальных за ходку. Голову бы мне ампутировать, а не деньги давать.
А потом неожиданные слова Михайлова:
– Заснуть вы еще часа три в принципе не сможете. Поешьте, столовка тут круглосуточная. И не позволяйте себе напиваться. Ни-ни. Есть разговор, который значительно важнее всех ваших сожалений. Через пару часов мы с Яковлевым к вам зайдем.
Я и не собирался напиваться. Или собирался. Или хотел спать. Или не хотел. Я потерял способность чувствовать. Меня словно положили на конвейер и двигали по нему из одного помещения в другое. Я говорил, набивал отчет на клавиатуре, ставил автомат в ячейку, слушал укоризны дежурного офицера, мол, чистить оружие всегда надо сегодня и никогда – завтра…
И мне было все равно.
Я потерял трех человек. Трех крепких мужиков. Кто там из них хорош на все сто, а кто похлипче – не суть дела. Могли бы жить долго, быть счастливыми и делать счастливыми других людей. Могли бы любить. Могли бы с друзьями на рыбалку ездить. Могли бы детей растить. У кого нет детей – так никогда не поздно их завести… Могли сделать что-нибудь важное и красивое, а могли просто смотреть футбол по телевизору и пить пиво. Теперь ничего не могут, всё, нет их. И могилки не осталось. Дрянь я, а не проводник. Выдрючивался, выдрючивался, встать-лечь, лечь-встать, стальной мэн! А в итоге трех человек положил.