Постепенно холод и сырость пробрали Трещалова до костей, и он застегнул пиджак на все пуговицы, но не согрелся. Тогда, преодолевая брезгливость, он завернулся в вонючее ватное одеяло. С полчаса сидел неподвижно, поджав колени к животу. Голова гудела, словно растревоженное осиное гнездо, в запястье левой руки больно врезался браслет наручников.
Мысли путались, воспоминания распадались на отдельные короткие эпизоды...
Сначала Трещалов вспомнил мужчину с детской коляской, его промокший плащ, серую кепку из букле. Вспомнил охранника Анохина, остановившегося на ступеньках подъезда. Негромкий хлопок выстрела, второй хлопок... Постепенно из этих мозаичных фрагментов сложилась общая картина случившегося.
После недолгих раздумий Трещалов решил, что дело его — кранты! Безнадега полная!
Крышка погреба открылась и упала, тяжело, как могильная плита.
Трещалов с трудом поднял голову. Наверху горел электрический свет. Какой-то человек спускался вниз, осторожно, чтобы не упасть, ставя ноги на ступеньки.
Тот самый человек с коляской остановился в двух шагах от пленника, наклонился вперед.
— Холодно тут, — поежился Стерн. — И вонища страшная.
— Здесь лежит труп, — выдавил из себя Трещалов.
— А кто, по-твоему, должен здесь лежать? Парочка манекенщиц из журнала «Вог»?
— Что вам нужно? — спросил Трещалов.
— Деньги, больше ничего, — ответил Стерн. — Немного наличных. Всего-то каких-то жалких пятьдесят тысяч долларов. Бизнесмену, владельцу многих автозаправочных станций, нетрудно, пожалуй, будет наскрести эти гроши.
— Сам не помню, когда держал в руках такие бабки. Все свободные средства вложены в дело. Но главное не в этом — гарантий на освобождение у меня нет никаких...
— Хватит молоть всякую чепуху. Ты спасешься, если заплатишь. За последнее время ты больше денег потратил на свою подружку по имени Настя. Сейчас ты сделаешь телефонный звонок, а затем пообедаешь.
— Откуда ты все обо мне знаешь? — спросил Трещалов, чувствуя, как в нем закипает ярость. — Наверное, нанимал какую-то частную ищейку?
— Просто какое-то время был близок с твоей бывшей любовницей, — невозмутимо ответил Стерн, — с Еленой Юдиной. Ты оставил в ее квартире целую кучу своих вещей, фотографии, записную книжку.
— Сволочь ты последняя! Ублюдок! — прошипел Трещалов. — И ты не получишь от меня ни хрена! — Трещалов смачно плюнул на бетонный пол. — Слышь, ты, гнида паршивая. Можешь пытать меня. Можешь живого резать на части. Я вытерплю любую боль. Я, между прочим, бывший офицер, воевал в Афгане, я видел в жизни такие виды, о которых ты не имеешь представления. Если хочешь убить меня прямо сейчас, убей.
— Как скажешь, — спокойно кивнул Стерн.
Он отвел ногу назад и ударил носком ботинка в колено Трещалова. Трещалов дернулся и получил в грудь каблуком. Длины цепи хватило для того, чтобы он поднялся на ноги. Встал во весь рост, даже попытался свободной правой рукой нанести удар по голове противника.
Но Стерн молниеносно отклонился в сторону и резким ударом ноги врезал Трещалову в живот.
Пленник потерял равновесие, спиной больно ударился о железную скобу в стене, на которой крепилась цепь, и медленно сполз вниз по стене. Прикрыв лицо правой рукой, сел на скомканный матрас.
И пропустил сильнейший удар подошвой ботинка в грудь.
Трещалов упал навзничь, ударившись затылком об пол. И мгновенно провалился в темноту, беспросветную, густую, как гуталин того старика армянина, что многие годы чистит обувь на Земляном Валу.
Пермь, район Банной горы. 1 августа
Жаркое марево, висевшее над городом, не обещало вечерней прохлады. Серо-голубое небо тлело, как папиросная бумага. Колчин вышел из последнего вагона электрички, пересек пути по пешеходному мосту и двинулся вверх по широкой утоптанной тропе, на ходу считая шаги. Когда счет закончился на цифре девятьсот шестьдесят семь, Колчин стер со лба испарину и перевел дух, вспомнив, что город как-никак построен на отрогах Уральских гор.
Психиатрическая больница, отгороженная от большого мира высоким глухим забором, погружалась в послеобеденную тишину, нарушаемую лишь жужжанием жирных зеленых мух.
Предъявив вахтеру удостоверение офицера ФСБ, Колчин дошел до главного корпуса, поднялся на третий этаж, постучал в дверь кабинета главного врача.
Место за большим письменным столом занимал худой лысоватый молодой мужчина в серой рубашке с коротким рукавом.
Увидев Колчина, мужчина отбросил авторучку, подобострастно выскочил из-за стола, тряхнул руку гостя.
— Русаков Константин Сергеевич, — представился главный врач. — Мне уже звонили из городского управления ФСБ насчет вашего визита. Мы очень вам рады... Честное слово, рады. Неужто из самой Москвы пожаловали? Надо же! Тысяча восемьсот верст как-никак...
Заискивающий голос Русакова, бегающие глазки, порывистые движения взволнованного, напуганного человека заставляли усомниться в искренности его чувств.
Русаков усадил Колчина за стол для посетителей, сам сел напротив. Раскрыл блокнот, но записывать было нечего. Тогда главврач, чтобы чем-то занять беспокойные руки, схватил со стола карандаш и стал крутить его между пальцами.
— Вот, ознакомьтесь.
Колчин вытащил из кармана пиджака выписанный в Москве документ, озаглавленный словом «постановление». В нем было написано, что на территории больницы будет проведена оперативная проверка и следственные мероприятия в рамках уголовного дела, возбужденного по статье 205 УК РФ (терроризм).
Когда главврач закончил знакомство с документом и пять раз подряд по слогам прочитал пугающее, приводящее в трепет слово «терроризм», его лицо как-то вытянулось, на лбу выступили капельки пота. Колчин придвинул к себе графин с кипяченой водой, взялся за стакан.
— Терроризм? — Русаков вытер мокрый лоб носовым платком. — Кто-то из наших пациентов отличился?
Колчин опустошил стакан в три глотка. Вода отдавала ржавчиной.
— Возможно, — уклончиво ответил Колчин. — Пока проверяем. Мне нужно ознакомиться с больничной документацией... Как долго вы храните истории болезней пациентов?
— Пятнадцать лет. А потом передаем их в архив Минздрава.
— Так вот, — кивнул Колчин, — меня интересует история болезни Веры Романовны Людович. Она скончалась пять лет назад.
— Тогда я еще здесь не работал.
Русаков облегченно вздохнул, успокоился. Вскочил, подбежав к телефону, вызвал своего зама по лечебной части.
— Михаил Евсеевич проводит вас в архив, — услужливо улыбнулся Русаков. — Пять лет назад он тоже здесь не работал. За это время сменилось все руководство больницы и почти весь медицинский персонал. Включая сиделок и медсестер. Такие вот метаморфозы!