Где-то вдалеке слышались звуки падающей на камни воды, мелодичным эхом отдающиеся под сводами коридора. Казалось, что в этих стенах сохраняется жизнь маленьких, с величайшими тщательностью и мастерством нарисованных фигурок, что магия многократно повторяющихся изображений, созданных религиозными художниками, обладает собственной властью. Я слышал шепот несуществующих голосов, ощущал великую бесконечность истории, даже сознавая тот факт, что не существует никого, кому было бы известно абсолютно все.
Заметив, что я рассматриваю рисунки на стенах, мой темный спутник приостановился, потом сделал мне знак следовать за ним, и мы вошли в длинное прямоугольное помещение, стены которого были сплошь покрыты великолепными иероглифами. Внутри этой комнаты я почувствовал себя словно внутри старинного манускрипта. Возле стены я увидел стоявшие изголовьями друг к другу два древних египетских саркофага.
Они были выполнены по формам и размерам мумий, для которых предназначались, и их украшали изображения тех, кому суждено было в них покоиться, – лица были сделаны из чеканного золота, а глаза – из ляпис-лазури.
Я поднял повыше свечу, а мой спутник с немалым трудом снял крышки саркофагов, чтобы позволить мне заглянуть внутрь.
Сначала мне показалось, что внутри лежат тела, но потом я понял, что это лишь пепел, сохранивший форму человеческого тела. Не уцелело ни грамма плоти – только несколько белоснежных зубов и фрагментов костей.
– Никакая кровь не в силах вернуть их обратно, – промолвил мой спутник. – Им никогда не суждено возродиться. Вместилища крови исчезли навсегда. Те, кто смог подняться, уже поднялись, но понадобится много веков, чтобы мы могли излечиться и утихла наша боль.
Прежде чем он поставил на место крышки, я успел заметить, что с внутренней стороны они почернели от того же огня, который поглотил обитателей саркофагов. Не скажу, что я расстроился, когда он наконец закрыл гробницы.
Мой спутник повернулся и направился к двери. Однако на самом пороге обернулся и посмотрел на раскрашенные саркофаги.
– Когда прах рассыплется, души их наконец обретут свободу, – сказал он.
– Тогда почему вы сами не рассеете их прах? – спросил я, стараясь не показаться чересчур отчаявшимся и потерявшим всякую надежду.
– А разве я должен? – удивленно переспросил он. – Ты считаешь, что я должен сделать это?
– Ты меня об этом спрашиваешь?
Он вновь издал сухой смешок и пошел вперед по коридору в сторону помещения, из которого лился свет.
Это была библиотека. Войдя, я увидел несколько горящих в разных концах комнаты свечей, ромбообразные деревянные подставки для пергаментов и свитки папирусов на полках.
Попав сюда, я даже обрадовался, потому что библиотеки были, по крайней мере, чем-то хорошо мне знакомым. Они оставались единственным местом обитания людей, где я по-прежнему находил отголоски древнего человеческого разума.
Однако я невольно вздрогнул, увидев здесь еще одно существо – еще одного из нас. Устремив взгляд в пол, оно сидело за стоявшим сбоку письменным столом.
У него вообще не было волос, и, хотя он был черен с ног до головы, его гладкая кожа блестела, словно только что смазанная оливковым маслом. Черты лица можно было назвать красивыми; рука, спокойно лежавшая поверх складок его белой полотняной юбки, была изящной; на обнаженной груди рельефно выделялись хорошо развитые мускулы.
Когда он обернулся и посмотрел в мою сторону, между нами мгновенно пронеслось нечто такое, что находится за пределами тишины и молчания и что доступно только таким, как мы.
– Он самый старый из нас, – произнес тот, кто привел меня, – и ты сам можешь видеть, как он перенес огонь. Но он не станет говорить с тобой. Он молчит с тех самых пор, как все это случилось. Однако ему известно, где находятся наши Мать и Отец и почему это произошло с нами.
Старейший продолжал молча смотреть перед собой. На лице его застыло странное выражение – одновременно и насмешливое, и саркастическое, и даже несколько презрительное.
– Еще до того, как случилось несчастье, – продолжал мой спутник, – Старейший редко разговаривал с нами. Огонь не изменил его, не сделал более общительным. Он сидит здесь, погрузившись в молчание, и все больше становится похожим на наших Мать и Отца. Иногда он читает. Иногда даже бродит по верхнему миру. Он пьет кровь и слушает выступления певцов. Иногда танцует. Беседует со смертными на улицах Александрии, но никогда не заговаривает с нами. Ему нечего нам сказать. Но он знает… знает, почему это случилось с нами.
– Оставь меня с ним наедине, – попросил я.
Я чувствовал то же, что чувствовал бы, наверное, каждый на моем месте. Я думал о том, что заставлю его говорить, что мне удастся сделать то, что никому до меня не удавалось, – я непременно вытяну из него хоть что-нибудь. Должен сказать, что мною руководило не только тщеславие. Я был уверен в том, что именно он приходил ко мне, когда я лежал в своей спальне. Это он стоял в проеме двери и наблюдал за мной.
К тому же я почувствовал что-то в его взгляде. Не то проявление незаурядного ума, не то интерес ко мне, не то признание, что у нас с ним есть нечто общее, – так или иначе, но что-то в его взгляде было.
Я понимал, что принес с собой знания и возможности совершенно иного мира, неизвестные богам рощи, неведомые даже тому израненному богу, который стоял рядом со мной и в отчаянии смотрел на Старейшего.
Тот, который был слабее, исполнил мою просьбу и вышел. Я приблизился к столу и прямо взглянул на Старейшего.
– Что я должен сделать? – обратился я к нему по-гречески.
Он коротко взглянул на меня, и я вновь увидел в его глазах то, что назвал незаурядным умом.
– Могу ли я задать тебе несколько вопросов? – продолжал я, тщательно выбирая тон, в котором не было ни излишней церемонности, ни чрезмерного благоговения; я старался обращаться к нему с максимальной простотой.
– А что именно ты ищешь и хочешь узнать? – неожиданно холодно заговорил он на латинском языке.
Уголки его губ опустились, а в отрывистом и резком тоне послышался вызов.
Я с облегчением перешел на латынь.
– Ты слышал, о чем я говорил с тем, другим. О том, как в стране кельтов меня создал бог рощи, а затем послал сюда и велел узнать, почему погибли в огне прежние боги.
– Ты пришел не от имени бога рощи! – воскликнул он все с тем же сардоническим выражением лица.