Он двигался, словно сомнамбула, очень медленно и совершенно бесстрастно, и при взгляде на него я терял всякую надежду. Я опасался, что он останется таким навсегда и станет нашим вечным спутником, молчаливым и больше похожим на оживший труп.
Мне вдруг пришла в голову и другая мысль. Теперь нас стало трое – настоящее общество. Если бы только мне удалось привести его в чувство…
Однако прежде всего мне необходимо нанести визит Роже. И говорить с ним я должен был один на один. Оставив своих спутников в нескольких шагах от дома адвоката, я постучал в дверь, внутренне готовясь к самому трудному и отвратительному представлению в своей жизни.
Должен сказать, что вскоре я получил еще один урок: убедился в готовности смертных поверить чему угодно, лишь бы увериться в том, что им ничего не грозит. Увидев меня, Роже был вне себя от радости. Ему доставило огромное удовольствие «видеть меня в добром здравии» и узнать, что я по-прежнему нуждаюсь в его услугах. Прежде чем я успел сказать ему, что именно мне от него нужно, он уже согласно кивал головой.
Этот урок я запомнил навсегда и с тех пор никогда не забывал об особенностях мировосприятия смертных. Даже когда в доме беснуется злобное привидение, когда оно швыряет тяжелые оловянные сковороды, заливает водой подушки, заставляет часы бить в неподходящее время, смертные скорее предпочтут поверить «естественному объяснению» происходящего, каким бы абсурдным и глупым оно ни казалось, чем совершенно очевидному, но сверхъестественному.
К тому же с первой минуты я понял, что он считает, будто мы с Габриэль исчезли из дома, воспользовавшись дверью для слуг, – как же мы не подумали об этом раньше! Мне осталось лишь пробормотать что-то невразумительное по поводу искореженного канделябра – нечто вроде того, что при виде умирающей матери я потерял голову от горя и отчаяния. Он, конечно же, прекрасно понимал мое состояние…
Что же касается причины нашего исчезновения… ну… в общем… Габриэль настаивала на том, чтобы я увез ее в монастырь, где она обретет уединение… там она сейчас и находится.
– Ах, месье, ее выздоровление – настоящее чудо! – говорил я. – Если бы вы только могли ее видеть… впрочем, теперь все позади… Мы немедленно отправляемся в Италию вместе с Никола де Ленфеном, и потому нам срочно нужны деньги, аккредитивы и все такое, а также дорожный экипаж, причем очень большой дорожный экипаж, и шестерка лучших лошадей. Вы должны позаботиться об этом. Вам следует приготовить все к концу пятницы. Кроме того, напишите моему отцу и сообщите, что мы увозим матушку в Италию. Надеюсь, у отца все в порядке?
– О да, конечно! Я сообщал ему только самые утешительные…
– Очень разумно с вашей стороны. Я знал, что могу полностью вам доверять. Что бы я без вас делал?! А как насчет этих рубинов? Вы можете немедленно обратить их в деньги? И вот, у меня есть еще несколько испанских монет – кажется, они старинные.
Он, словно сумасшедший, все записывал. Если у него и были какие-то сомнения и подозрения, то теперь от них не осталось и следа – они растаяли в тепле моих самых обаятельных улыбок. Он был несказанно рад быть для меня полезным.
– Помещение принадлежащего мне театра на бульваре Тамплиеров должно оставаться свободным, – продолжал я. – Кроме того, вы и дальше будете вести все мои дела здесь.
Театр на бульваре Тамплиеров будет служить убежищем для отчаявшейся компании оборванцев-вампиров, если, конечно, Арман еще не успел найти их там и сжечь, как старые костюмы. Это я выясню в самое ближайшее время.
Насвистывая что-то веселенькое, как самый обыкновенный человек, я сбежал по ступеням, радуясь тому, что весьма неприятная задача наконец-то выполнена. Но на улице я не обнаружил ни Ники, ни Габриэль.
Застыв на месте, я лихорадочно оглядывался вокруг.
Я увидел наконец Габриэль – она как будто материализовалась из воздуха почти рядом со мной, и в ту же секунду я услышал ее голос:
– Лестат, он исчез! Пропал!
В первый момент я буквально лишился дара речи, а потом не смог придумать ничего умнее, кроме как спросить:
– Что значит – пропал?
Но думал я в ту минуту совсем о другом. Если прежде я сомневался в том, что люблю его, то теперь от моих сомнений не осталось и следа. До сих пор я лгал себе.
– Не успела я отвернуться, как он тут же сбежал, просто испарился! – объясняла мне Габриэль, и в голосе ее звучали одновременно горечь и гнев.
– Ты не слышала каких-нибудь других…
– Нет, ничего. Все произошло так быстро.
– Но по своей ли воле он исчез? А что, если его похитили?..
– Если бы его похитил Арман, я непременно почувствовала бы его страх, – возразила она.
– А разве способен он испытывать страх? Может ли он вообще что-либо чувствовать?
Я был очень зол, и вместе с тем мне было отчаянно страшно. Я сжал кулаки. Ники растворился где-то в непроглядной тьме, окружавшей нас со всех сторон! Должно быть, у меня непроизвольно вырвался вскрик или жест отчаяния.
– Послушай, – снова заговорила Габриэль, – он постоянно думал только о двух вещах…
– О каких именно? Расскажи!
– О погребальном костре в подземном склепе кладбища Невинных мучеников, на котором его чуть не сожгли, и о маленьком театре, о сцене, об огнях рампы…
– Театр Рено!
Мы были похожи на двух архангелов. Не прошло и четверти часа, а мы уже пробирались сквозь шумные толпы людей, заполнивших бульвар, и вскоре оказались перед задней дверью театра, ведущей на сцену.
Все афишные доски были сорваны, а замки сломаны. Но я нигде не ощущал присутствия Элени и остальных вампиров. Мы тихо вошли внутрь и направились за кулисы. Никого…
А вдруг Арман все же сумел вернуть домой своих подданных? В таком случае вина ляжет на мои плечи, потому что я не захотел принять их под свое покровительство.
Никого и ничего, кроме сваленных в беспорядке декораций, нарисованных картин дня и ночи, гор и равнин… и распахнутые настежь двери гримерных – тесных комнатушек, в которых то тут, то там мы ловили взглядом отражение в зеркалах света, проникающего сквозь оставленную нами открытой дверь на улицу.
Габриэль вдруг сжала мою руку и жестом указала в сторону кулис. По выражению ее лица я понял, что она почувствовала не присутствие других вампиров, нет… Там был Ники!