– Знаю. Ну, так ты хочешь или нет помочь мне в борьбе против Него и Его креста? Отправишься ли ты со мной на небеса – в этот мерзкий ад болезненного узнавания, мерзкий в своей одержимости страданиями! Нет, ты не станешь служить мне в каком-нибудь одном из этих мест. Ты будешь служить во всех сразу. И подобно мне, небеса вскоре могут показаться тебе почти столь же невыносимыми, что и ад, из-за своей возвышенности. Их блаженство заставит тебя пожелать исправить совершенное Им зло, ты будешь стремиться заставить ад работать на эти смятенные души, чтобы помочь им вознестись из трясины к свету. Когда находишься в лучах света, то не можешь забыть эти души! Вот что значит служить мне.
Он помолчал, потом спросил:
– У тебя достанет смелости увидеть это место?
– Мне бы хотелось.
– Предупреждаю тебя, это ад.
– Я только начинаю представлять себе...
– Он не будет существовать вечно. Настанет день, когда либо сам мир будет разнесен на куски Его человеческими почитателями, либо все те, кто умрет, станут посвященными, и предадутся Ему, и попадут прямо в Его руки. Совершенный мир или мир разрушенный, одно или другое, – но однажды аду настанет конец. И тогда я вернусь на небеса, счастливый остаться там первый раз за все мое существование, с начала времен.
– Возьми меня с собой в ад, пожалуйста. Теперь я хочу его увидеть.
Он протянул руку, погладил меня по волосам, затем прижал ладони к моим щекам. Ладони были теплыми и ласковыми. На меня снизошло ощущение покоя.
– Как много раз в прошлом, – сказал он, – я почти завладевал твоей душой! Я видел, как она вот-вот выскользнет из плена твоего тела, и все-таки твоя сверхъестественно сильная плоть, твои сверхъестественный разум и геройская смелость не давали душе и телу разъединиться, и душа, бывало, мерцала и горела внутри, не даваясь в руки. А теперь... теперь я иду на риск, предлагаю тебе погрузиться в ад, хочу, пока ты не передумал, чтобы ты посетил его, в надежде, что ты вынесешь увиденное и услышанное и вернешься, чтобы быть со мной и помочь мне.
– Было ли хоть раз, чтобы моя душа воспаряла к небесам, минуя тебя, минуя вихрь?
– А как ты думаешь?
– Я помню... однажды, когда я был жив...
– И что?
– Чудное мгновение. Я пил и беседовал с хорошим своим другом, Николя, это было на постоялом дворе в моей деревеньке во Франции. Внезапно, всего на какой-то миг, я ощутил невообразимое блаженство: все показалось терпимым и совершенно непричастным ни к какому ужасу, когда-либо совершенному или могущему произойти. Всего один миг, пьяный миг. Помнится, я описал его на бумаге, пытаясь вновь воскресить в памяти. То было мгновение, когда я готов был простить все, что угодно, и отдать все, что угодно, и, возможно, в тот миг я просто перестал существовать: что я видел, было вне меня. Не знаю. Если бы в тот момент пришла смерть...
– Но пришел страх – страх, когда сознаешь, что, даже умерев, можешь ничего не понять, что ничего может и не быть...
– Да. А теперь я опасаюсь чего-то худшего. Того, что, несомненно, нечто существует, и оно, может быть, хуже, чем ничто.
– Ты вправе так думать. Не обязательно нужны орудия пыток, гвозди или огонь, чтобы заставить мужчин и женщин желать забвения. Ты только представь – желать, чтобы ты никогда не жил.
– Мне знакомо такое. И я боюсь вновь испытать это чувство.
– Правильно делаешь, что боишься. Я думаю, ты никогда еще не был настолько готов к тому, что я собираюсь показать.
По каменистому полю кружил вихрь, мощная центробежная сила рассеивала и высвобождала те души, которые пытались освободиться от ее уз; как только им удавалось это сделать, они обретали узнаваемые человеческие формы и принимались колотить во врата ада или просто слонялись вдоль невообразимо высоких стен, посреди вспышек огня, обращаясь друг к другу и моля о чем-то.
Голоса терялись в шуме ветра. Души в человеческом обличье пребывали в борении, некоторые блуждали словно в поисках каких-то потерянных предметов, а потом поднимали руки, снова отдаваясь на волю вихря.
Женская фигура, тонкая и бледная, протянула руки, чтобы собрать не находящую себе места, плачущую стайку детских душ; некоторые из них были настолько малы, что не умели ходить. Души детей блуждали с жалобным плачем.
Мы приблизились к вратам, к их узким, разомкнутым наверху аркам, поднимающимся ввысь черными тонкими силуэтами и словно сработанным из оникса средневековыми мастерами. Воздух был наполнен тихими жалобными стенаниями. Души отовсюду протягивали к нам руки; тихий гул голосов окутывал нас наподобие комариной стаи или полчища мух над полем после сражения. Призраки хватали мои волосы и пиджак.
Помоги нам... впусти нас... будь проклят... проклинаю тебя... проклятый... возьми меня назад... освободи меня... проклинаю тебя навеки... черт тебя побери... помоги мне... помоги...
Ропот крепчал.
Я сопротивлялся, чтобы души не загораживали мне вид. Передо мной плыли размытые лица, горестные вздохи обдавали горячим дыханием мою кожу.
Врат как таковых не было, были просто проемы.
Возле них стояли мертвецы-прислужники, с виду более плотные, а на самом деле с такими же просвечивающими фигурами, как у других, разве что чуть плотнее и различимее; они манили к себе потерянные души, каждую называя по имени; они перекрывали ураганный ветер призывами к тому, что каждый должен найти дорогу внутрь и что это еще не вечные муки.
Чадили факелы; по верху стен горели лампы. Небо располосовывали зигзаги молний и мощный таинственный фейерверк от выстрелов пушек – и старинных, и современных. Воздух был наполнен запахом пороха и крови. Снова и снова вспыхивали огни, словно в каком-то сказочном представлении, устроенном на потеху старинного китайского императорского двора, а затем вновь накатил мрак, делая все вокруг нематериальным и холодным.
– Входите внутрь, – пропели мертвецы-прислужники, призраки столь же решительные, каким был Роджер, в одеяниях всех времен и народов, мужчины и женщины, дети, старики – ни одного непрозрачного тела, – все они направлялись мимо нас в запредельную долину, пытаясь помочь боровшимся, проклинающим, упавшим. Мертвецы-помощники из Индии в своих шелковых сари, из Египта – в платьях из хлопка, из давно канувших в Лету царств – в великолепных, богато изукрашенных придворных одеяниях; костюмы со всего света – украшенные перьями наряды, которые мы называем дикарскими, темные сутаны священников; самовыражение всего света, от самого примитивного до великолепнейшего.