Я вышел наружу. Снегопад прекратился. Вокруг было пусто и уныло. На большом плоском камне лежал голый матрац, припорошенный снегом. Уличное освещение не работало. Я даже не мог сказать толком, где нахожусь.
Я направился в сторону реки, к оконечности острова, и вдруг наткнулся на церковь – одну из тех старинных церквушек, что уцелели на Манхэттене с незапамятных времен и рядом с которыми всегда можно найти маленькое кладбище за невысокой огра–дой и прочесть на его могильных плитах цифры, вызывающие в душе поистине благоговейный трепет: год 1704-й, а иногда даже – 1692-й.
Это был настоящий шедевр готической архитек–туры, маленький аналог собора Святого Патрика, возможно даже более изысканный и замысловатый в деталях, жемчужина, сияющая на фоне серого и не–приглядного пейзажа большого города.
Я присел на ступени церкви и прислонился спи–ной к стене. Великолепная резьба, сохранившаяся на полуразрушенных арках, не могла не вызвать моего восхищения, а кроме того, под защитой освященных камней я чувствовал себя гораздо увереннее.
Я был убежден, что моего преследователя побли–зости нет, я не слышал его шагов и. не ощущал ни–каких сигналов из иной реальности – похоже, мой сегодняшний поступок не спровоцировал ничего по–добного. Еще я был уверен в том, что статуя вовсе не оживала, и раз в моем кармане лежат документы Род–жера, то пройдут недели, если не месяцы, прежде чем Дора обратит внимание на долгое отсутствие отца, однако истинная причина исчезновения навсегда останется для нее тайной.
Все, хватит об этом. Приключение осталось в про–шлом. Я чувствовал себя лучше, гораздо лучше, чем во время беседы с Дэвидом. И правильно сделал, что все-таки вернулся обратно в квартиру и еще раз взглянул на ужасную статую из черного гранита.
Оставалась только одна проблема: мне казалось, что я буквально пропитан запахом Роджера. Роджер… До определенного момента он оставался для меня бе–зымянным – «жертвой», не более. Однако теперь я называл его Роджером. Это что, свидетельство пробу–дившейся любви к нему? Роджер, так его называла Дора, а еще – папочкой, Роже, просто отцом… «До–рогая, это Роже, – говорил он, звоня ей из Стамбула. – Ты можешь приехать во Флориду? Всего на несколько дней. Мне нужно поговорить с тобой…»
Я вытащил фальшивый паспорт. Ветер был обжи–гающе-холодным, снег больше не падал, а тот, что ле–жал на земле, постепенно превращался в твердую корку. Ни один смертный не стал бы сейчас сидеть вот так, в узком пустом проеме церковной двери, но мне здесь нравилось.
Я принялся изучать его документы. Бумаг было не–сколько, и все поддельные, смысл и содержание неко–торых я даже не понял. Египетская виза. Конечно, от–туда он тоже возил контрабанду. Винкен… Фамилия вызвала у меня улыбку – еще бы: слыша ее, смеются даже маленькие дети. Винкен, Блинкен и Нод… Это же из детских стишков, если я не ошибаюсь.
Я разорвал документы на мелкие кусочки, порыв ветра тут же подхватил их с моей ладони, и они закру–жились над могильными камнями маленького цер–ковного кладбища, а потом медленно осели на землю. Словно пепел. Я как будто выполнил последний долг, кремировал его личность и развеял прах по ветру.
Меня одолевала усталость. Кровь переполняла со–суды. Вполне удовлетворенный содеянным, я сожалел о своем прежнем глупом поведении и стыдился стра–ха, который испытывал при разговоре с Дэвидом. Он наверняка решил, что я свихнулся. Но что удалось мне выяснить? Только то, что существо, которое следило за мной, не имело намерения защитить Роджера, помешать мне сделать его своей жертвой, точнее, оно вообще не имело отношения к Роджеру. Но разве я не знал этого прежде? И разве я мог быть уверен, что оно исчезло навсегда?
Пока можно было сделать лишь один вывод: это существо само выбирало момент появления – вне всякой зависимости от моих поступков.
Какая все же очаровательная церквушка. Наряд–ная, изысканно украшенная, она представляла собой бесценное произведение архитектуры и совершенно не сочеталась с окружающей застройкой Нижнего Манхэттена. Впрочем, говорить о какой-либо сочета–емости в городе, где перемешались все стили, где готика тесно соседствует с модерном, а древность – с ультрасовременностью, давно уже не приходится. Я про–чел надпись на ближайшем указателе: Уолл-стрит.
Неужели я оказался в самом начале Уолл-стрит? Я вновь прислонился спиной к холодному камню и закрыл глаза. Завтра вечером мы встретимся с Дэви–дом и все обсудим. А Дора? Неужели она спит сейчас ангельским сном в номере отеля напротив собора? Позволю ли я себе тайно взглянуть на нее в последний раз? Имею ли я право на этот прощальный и совер–шенно безобидный взгляд, прежде чем окончательно оставлю в прошлом сегодняшнее приключение? Нет, это уже лишнее.
Мне следует навсегда выбросить из головы мысли и воспоминания об этой девушке, забыть о тонень–кой фигурке с фонариком в руках, идущей по огром–ным темным коридорам пустого монастыря в Новом Орлеане. Храбрая маленькая Дора… Она совсем не по–хожа на последнюю смертную женщину, которую я любил… «Нет, хватит, Лестат! – приказал я себе. – За–будь об этом! Слышишь, Лестат, забудь!»
Если задуматься и начать размышлять всерьез – о смысле жизни, о среде обитания и, так сказать, о лич–ности как таковой, то понимаешь, что мир полон потенциальных жертв. Возможно, я вернусь в Майа–ми – если, конечно, удастся уговорить Дэвида по–ехать вместе со мной. Завтра вечером мы с Дэвидом непременно об этом поговорим.
Конечно, он мог обидеться на меня за то, что я по–слал его искать убежище в Олимпийской башне, и теперь готов был уехать к себе, в Новый Орлеан. Но, может быть, он туда все же не поедет?
Если я сейчас услышу шаги своего преследователя или почувствую его присутствие поблизости, то завт–ра непременно вновь буду дрожать в объятиях Дэви–да. Этому существу все равно, где я нахожусь и куда направляюсь. И я его не выдумал – мой преследова–тель действительно существует!
Черные крылья… ощущение сгущающейся тьмы… клубящийся туман… и – свет… Нет, хватит, я не стану сосредоточиваться на этом. Слишком много мрачных размышлений для одной ночи.
Когда еще на моем пути встретится смертный, по–добный Роджеру? Когда еще мне доведется встретить такую же яркую личность? И как только этот сукин сын ухитрился разговаривать со мной во время убий–ства? Как он осмелился обращаться ко мне в момент наивысшего восторга? А как ему, черт возьми, удалось заставить меня поверить в то, что статуя ожила? Что это было? Какие-то слабые телепатические импуль–сы? Я покачал головой. Неужели я сам спровоцировал это? Быть может, сделал что-то не так?
Что, если я за месяцы преследования успел полю–бить его и, отнимая жизнь, первым заговорил с ним? Не было ли это своего рода моим объяснением в любви? Нет. Я просто с наслаждением пил кровь, по кап–лям вбирал его в себя. И теперь Роджер во мне.