Через какое-то время сэр Карл Поппер доказал, и мне кажется довольно убедительно, что ни одно предположение не может достичь уровня абсолютно и навсегда доказанной истины (1/1). Дело в том, что для доказательства такого утверждения потребовалось бы провести бесконечное число экспериментов, а поскольку мы до сих пор сумели провести не так уж много экспериментов, вряд ли стоит рассчитывать на то, что мы сумеем существенно увеличить их количество в обозримом будущем. Однако любая из наших теорий может очень быстро выйти на уровень доказанно ложной (0), поскольку любой неудавшийся эксперимент увеличивает сомнения, а длинная серия тщательно проведённых, но неудавшихся экспериментов должна показывать, что либо а) теория не связана с экспериментальными (опытными) данными, либо б) некий бог или чёрт подтасовал результаты, чтобы направить нас по ложному следу. Последнее утверждение относится в науке к категории бессмысленных, хотя оно поддерживается теологами (или академическими мультикультуралистами), которые спорят об этом в течение нескольких столетий.
Те теории, которые выживают в процессе многократных экспериментальных проверок более длительное время, мы можем называть "относительным научным успехом", точно так же, как вид, который выживает в течение длительного времени борьбы за существование и естественного отбора, мы называем "относительным эволюционным успехом".
С постаристотелевской точки зрения (основанной на логике фон Неймана, Кожибского и других более поздних авторов), большинство тайн и масок. О которых идёт речь в этой книге, очевидно, существуют в состоянии "может быть". На сегодняшний день вычислению вероятностей суждено оставаться субъективным, или интуитивным из-за того, что в подавляющем большинстве нам недостаёт надёжных данных. Например, я оцениваю вероятность истинности теории полой Земли менее чем в 1/100, а вероятность истинности теории д-ра Великовского более чем в 1/2 (или, может быть, ровно 1/2). Моя оценка связана, главным образом, с тем, что из-за клеветы и потока дезинформации в адрес д-ра Великовского со стороны Сагана и иже с ним, а также из-за бесконечной и гнусной псевдополемики до сих пор так и не прошло беспристрастное научное слушание теории кометной модели, которую предложил д-р Великовский.
Я сознательно не употребляю в предложениях глагол «является» и родственные ему глаголы, потому что во всех таких утверждениях есть определённые семантические пороки. Первый из этих семантических пороков заключается в том, что эти глаголы придают предложению такой вид, будто оно достигло недостижимого состояния 1/1 и утверждает доказанную истину, когда в действительности оно утверждает лишь основательное "может быть", а иногда (особенно в политике и идеологии) просто слабое "может быть".
Язык, в котором не используется идентификационный глагол «является» и родственные ему глаголы, называется языком-прим, или сокращённо я — прим (прим обозначает знак штриха, то есть под я-прим понимается я', производный язык). У этого языка много приверженцев. Среди них граф Кожибский, который выдвинул идею реформирования языка (но не всегда сам практиковал этот язык); Дэвид Борланд, который дал этому языку название "я-прим" и последовательно его практиковал; д-р Эдвард Келлогг III, который использовал его десятилетиями и сейчас рассказывает, что говорит. А также и пишет на языке я-прим; д-р Альберт Эллис, который перевёл четыре написанные им ранее книги по рациональной терапии на я-прим и пр. Я считаю, что я-прим обходит излишне эмоциональные дебаты аристотелевого "или — или", сводит утверждения к тому. С чем мы сталкиваемся в реальной жизни и что выдерживает проверку временем, отсекает весь неопределённый или бессмысленный жаргон ещё до того, как человек успевает им воспользоваться, и, в целом, ведёт к более нормальному и чёткому изложению мыслей на бумаге. Надеюсь, что, в конце концов, он научит меня мыслить более разумно и ясно.
Кожибский любил повторять: "На какой бы объект ты ни говорил, что "он является тем-то", знай, что он этим не является". На примитивном детском уровне (который мы, критически мыслящие личности, игнорируем на свой страх и риск) слово «пепельница» не служит безопасным местом для тушения сигарет; если вы попытаетесь употребить слово «пепельница» здесь, на этой странице именно с этой целью, то можете поджечь эту книгу. Слово «зонтик» не поможет вам остаться сухим, если вы попали под дождь; слова "бифштекс и омар с печёным картофелем" не накормят вас. Если вы голодны, слова — "призраки (бесформенные духовные сущности) давали ощущение глубокого удовлетворения ирландскому автору А. Е. (Джорджу Расселу), но никогда не одевали оборванных, не кормили голодных, не навещали больных, и (коли на то пошло) не давали отпор хулигану.
Всё это хорошо известно, конечно. Да? Если вы так считаете, зайдите в бар, где собираются геи, и спросите: "Сколько геев среди вас, ребята?", зайдите в исламскую мечеть и поинтересуйтесь: "Сколько черномазых приходит сюда регулярно?"; зайдите в редакцию журнала "MS." и спросите: "Которая из ваших баб здесь главная?". В наше время за такие общепризнанно безвкусные шутки в некоторых штатах можно сесть в тюрьму и во всех штатах отвечать в суде.
Вы полагаете, что только в таких «щекотливых» вопросах люди реагируют так, будто слова действительно отождествляются с объектами ("палки и камни могут поломать мне кости, а бранные слова меня только поранят")? Попробуйте открыть два ресторана и в меню одного из них напишите: "Фирменное блюдо: мягкий сочный бифштекс из вырезки", — а в меню другого ресторана напишите: "Фирменное блюдо: кусок трупного мяса, срезанный с кастрированного быка". Обе фразы описывают одно и то же невербальное событие, но посмотрите, у какого ресторана дела пойдут лучше.
Поэтому когда мы говорим на что-то: "это — "хорошее" слово или "плохое" слово", люди, которые утверждают, что никогда не путают слова, которыми обозначается объект, с самим объектом, всё равно реагируют так, будто слова влияют на них точно так же, как объекты. Почти все слова становятся «боевыми» в борьбе за физическую или «ментальную» территорию (за собственность или за догмы).
Рассмотрим крайний случай, в котором бросается в глаза чрезмерная педантичность я-прим. Вместо фразы "это — стул", я напишу: "Я называю это стулом и использую это в качестве стула". Предложение, в котором содержится идентификационность, как правило, в большей или меньшей степени заставляет нас забыть то, о чём помогает вспомнить утверждение, сформулированное на я-прим: невербальное событие в пространстве-времени, которое я называю «стулом», может имеет массу других названий и массу других применений. Я имею в виду, что в некоторых неблагополучных семьях стул может быть орудием агрессии, при ограблении дома — орудием защиты, растопкой для огня в сильный мороз и в безвыходной ситуации. Местом, на котором можно нацарапать имя «Китти» и т. д. или другой пример. Фраза "это — роза" заставляет нас забыть, что эта невербальная штуковина «идентифицируется» и как ботанический экземпляр, и как структура, созданная ДНК из разных молекул, и как источник дивного благоухания, и как подарок для любимой, и как натура для художника, и как масса электронов и т. д. и т. п.