— Погоди ты со своими мемуарами, Казанова! — Вожатый, похоже, нашел подходящее стихотворение. — Вот про пионеров. Слушай:
Третий класс посеял мак,
Не на клумбе, просто так…
Прибежал третий класс
К Анне Алексеевне.
Все кричат: поздравьте нас,
Мы цветы посеяли…
Сеяли как надо, а не где попало…
Вожатый прервал чтение и уставился на воспитателя. Тот тоже не остался равнодушным к услышанному.
— Что за шняга? Это ж статья голимая! У нас один джус за это чалился. Посеял мак на даче, а ему ласты закрутили… Три года схлопотал. Кончай мне по ушам ездить!
— Да на, сам почитай! — Кольцов вернул книгу коллеге.
Тот перечитал про себя стихотворение, растерянно похлопал здоровым глазом. После перевернул страницу и вслух, но без выражения продекламировал следующий стишок:
И в четвертый класс, и в пятый
Приходил на сбор вожатый.
Он ребятам показал
План на следующий квартал.
— Что ж, — сказал директор школы,—
План толковый и веселый!
В январе костер на льду,
Я же сам туда пойду…
Виктор Сергеевич замолчал, потом еще раз перечитал стих — не померещилось ли?
— Она чего, ширялась? Или траву курила?
— Кто?
— Кто-кто — Агния в пальто! Чего у нее за движуха наркотская? План толковый и веселый, мак… Про герыч, [24] случайно, нет? Или кокс?
— Может, и есть, — неуверенно ответил озадаченный вожатый. От стихов и вправду попахивало психоделией. А ведь в детстве читали — и ничего! Даже нравилось, наизусть учили…
— И они на этом шнурков… то есть детишек воспитывают?.. Да хозяйка нас за такие стишки в карцер запрет! — Сумрак швырнул книгу на раскладушку. — Где эта бритоголовая, как ее… Ленка. Пусть сама сочиняет, раз такое советует!
Но найти Леночку не удалось, она исчезла с борта яхты в неизвестном направлении, оставив вожатого и воспитателя на растерзание детям. А еще предстояло придумать название отряда.
— Может, «Бедой» яхту назовем? — предложил Кольцов.
— Почему «Бедой»?
— Ну, как в мультике одном. По-моему, вполне соответствует.
— Не, фуфлыжно… Лучше «Муркой». Яхта «Мурка».
— Сейчас… «Мурка». Скажи еще «Гоп-стоп».
— Тоже, кстати, ничего.
Мимо, по веранде, с дикими воплями пронесся табун. Детишки играли в робокопов.
— Дикари натуральные, — воспитатель с устатку прилег на раскладушку, — не увернешься — затопчут, аки кони.
— А чего? Хорошее название. Дикари. Все эти «Буревестники», «Романтики», «Алые паруса» — полная шняга, как ты говоришь. А «Дикари» — самое то. И по форме, и по содержанию. И главное, не заезжено. Девиз придумаем, речевку тоже.
— А гимн?
— Будет вам и ксива, будет и свисток… А что это вы, товарищ воспитатель, разлеглись, в натуре? Идите детей воспитывайте, чтобы не выросли такими, как вы. Слыхал, что начальница сказала? У них переходный возраст. Что заложим, то и получим.
— Пускай сами воспитываются. А у меня тихий час.
Тихий час затянулся на три. Кольцов тоже решил отдохнуть, но не в вонючей каморке, а на свежем воздухе. Прилег на травку рядом с домиком, придумывая речевку, и нечаянно выключился. Проснулся он от того, что кто-то нежно тряс его за плечо.
— Евгений Дмитриевич… Евгений Дмитриевич!
Кольцов вздрогнул, открыв глаза. Перед ним на корточках сидела Леночка Бичкина. По угристому лицу гуляла паника. Словно в лагере объявили воздушную тревогу.
— Что случилось?!
— Виктора Сергеевича пришили!
Бывший оперуполномоченный, услышав знакомое слово, мгновенно вскочил на ноги.
— Кто?!! Где?!!
— Не знаю… Там, в вашей комнате!
Не дослушав Леночку, вожатый бросился на борт яхты. Мысли, посетившие его в тот момент, не поддаются логическому анализу. Сплошная овсянка и винегрет. «Кто, зачем? „Глухарь“! Менты приедут, колоть будут! В зону снова отправят. Линять надо — в тайгу, к ежикам…» И в таком же духе. Хорошо, домик был рядом. Иначе случилось бы страшное. Перемкнуло бы, пока добежал.
Леночка ничего не напутала. Виктор Сергеевич действительно оказался пришит. В прямом смысле этого слова. Нитками. Суровыми. Крепко-накрепко. К матрасу. За тельняшку, шорты и даже носки. Лицо педагога снова не поддавалось никакому словесному описанию. Комикс «Человек-мудак—II».
— Ну, шкеты! Пришили, мать-перемать! Я думал, меня паралич скрутил! Чего стоишь?! Помоги…
Самостоятельно выбраться из западни воспитатель был не в состоянии — пришили его грамотно, большими стежками, даже с раскладушки не встать. И нитки порвать невозможно.
Кольцов перевел дух. Потом загоготал. Сам же учил напарника, что такое пришить.
— С прописочкой вас, Виктор Сергеевич! Отлично смотришься… Кто это тебя так?
— Ну не сам же, — положенец попытался вырваться, но безуспешно. — Эти, дикари… Убью чертей!..
Конечно, переживать было из-за чего. Над крайне уважаемым в блатном мире человеком надругались самым страшным и циничным образом. А если б его сейчас увидела братва или тот же Паша Клык? Все, конец карьере… Лучше бы действительно пришили, в смысле — заточку загнали. А теперь на нем позор несмываемый. Слухи по всей стране поползут и Интернету.
Кольцов вытащил из тумбочки бритву и кое-как надрезал нитку, потом оторвал одежду коллеги от матраса руками. Разъяренный воспитатель пулей вскочил с раскладушки, влез в кеды и со словами «Убью, заморыши!» сделал шаг к дверям. Но тут же с диким матом рухнул обратно.
— Что такое?! — испугался Евгений Дмитриевич.
Виктор Сергеевич, морщась от боли и продолжая материться, осторожно стянул кеды.
Ступни напоминали подушечки для иголок. Только вместо иголок их украшали канцелярские кнопки максимально существующего размера. Много кнопок. Как на доске объявлений.
— Остроумно, — подметил вожатый. — Больно, наверное?
— Что ж они творят, падлы? — чуть не плача, положенец принялся вынимать кнопки. — Даже цирики в карцере так не беспредельничали. Садисты натуральные, мать-перемать…