Разумеется, общество давно занимается подобными вещами, и сестры набили на этом руку, однако весьма полезно иметь человека, который хранит все эти схемы в голове, особенно с учетом того, что в специфических условиях Африки компьютеры частенько выходят из строя.
Таким образом, я работала в оперативном центре, занимаясь расчетом отправки грузов в такие пункты назначения в Судане, как Вау, Джуба, Бор и еще более отдаленные Уибок и Пост-Пибор. Полеты происходили по ночам, поскольку наши грузы предназначались для той части страны, которую правительство Судана закрыло для воздушного сообщения. С 1955 года, не считая короткой передышки, имевшей место в 1970-х, там велись боевые действия между правительственными войсками и Суданской народно-освободительной армией — как мы их называли, ПВ и СНОА. Этот конфликт повлек за собой гибель двух миллионов человек, еще пять миллионов превратил в беженцев, а все предпринимавшиеся попытки погасить его потерпели неудачу. Причина кроется в том, что ценные природные ресурсы, прежде всего нефтеносный бассейн Бар-аль-Джазаль, сосредоточены в южной части страны, а политическое руководство находится в северной, жители которой считают себя арабами и, следовательно, высшей расой по отношению к нилотам, обитающим на юге. Должна при этом заметить, что большинство жителей округа Калуга, штат Флорида, нипочем не заметили бы разницы между теми и другими: ниггеры и ниггеры. Мусульмане-северяне хотели бы, чтобы вся страна управлялась по исламским законам шариата, южане же, в основном христиане или традиционалисты, которых мы, как я полагаю, прежде называли язычниками (хотя они таковыми себя не считают), этого не желают. Нора пояснила, что истинная причина конфликта коренится в прошлом, в истории и культуре. Раньше обращенные в ислам суданцы совершали на юг рейды с целью захвата рабов. Долгое время, пока британцы не положили ей конец, работорговля представляла собой основу экономики этой части страны, так что местные жители по-прежнему именуют всякого южанина «абд», что означает «раб». И рабство у них по-прежнему существует.
Северяне всячески стремятся изгнать южан из богатых нефтью регионов, снабжая принявшие ислам племена оружием и предоставляя им право насиловать, грабить и убивать. На первый взгляд это может показаться религиозной войной, но на самом деле ни хрена подобного: они, например, постоянно нападают на племя нуер, исповедующее ислам, — ислам исламом, а те все равно абд. Что же до народно-освободительной армии, то там тоже далеко не сплошь хорошие ребята. На самом деле она не едина, а состоит из множества самостоятельных отрядов, сформированных по племенному или клановому признаку, а то и просто сплотившихся вокруг удачливого полевого командира, и воюют они не только против правительства, но и друг с другом, становясь на сторону той или иной местной конфедерации.
Короче говоря, там воюют все против всех, и вся эта тягомотина не стоила бы упоминания, не будь такого рода раздоры и грызня причиной стольких смертей.
Кого Нора любила, так это динка, хотя сами они так себя не называют. Легенда гласит, что первый грамотный человек, повстречавшийся с представителями этого племени и спросивший, что они за народ, получил ответ: «Денг как». Таково имя их прародителя, но сами себя они именуют мониянг, «мужья мужчин», имея в виду свое столь великое мужество, что в сравнении с ними мужчины прочих народов подобны женщинам. Это, разумеется, указывает на известное высокомерие, хотя, с другой стороны, они же именуют себя «рабами стад». Динка действительно любят своих коров, и не в четвертую очередь, как в округе Калуга, — для них скот это богатство, гордость и честь. Главным видом их искусства являются стихи, воспевающие коров. У каждого юноши есть то, что они называют «личным быком», которому тот оказывает такое же внимание, как американец своей подружке, если подружке повезет… Женщины оцениваются по количеству коров, приносимых в качестве приданого, и по количеству рожденных сыновей. На мой взгляд, их отношение к женщинам далеко от справедливости, о чем я и сказала Норе, но та возразила, что это не совсем так; трудно объяснить, но женщины горды не меньше, чем мужчины, они все аристократки, даже если у них нет ничего, кроме копий, коров, горшков и стихов. По традиции среди динка есть и женщины-воительницы, главное же в них то, что превыше всего они ставят духовную силу. Динка, у которых нам предстояло жить, — пенг динка, — прослеживали свою родословную до женщины по имени Атиам, жившей 150 лет назад. Она переправила их через Нил в Землю обетованную, совсем как Моисей.
Нора, как все ирландцы, была человеком с родовым типом мышления и считала Африку подобной Европе в темные века: отчаявшейся, погрязшей в убийствах, но исполненной надежды. Она полагала, что ее можно обратить, не в миссионерском плане, но по-настоящему, подвижничеством и Духом Святым, как в прошлом были обращены европейские варвары.
Она считала, что динка таковы, какими были ирландцы до святого Патрика, — воины, поэты, короли крохотных королевств, заботливые пастыри стад. Глядя на их рослые фигуры, она видела Кухулина и Фингала, королеву Медб и короля Алиля, вспоминала «Похищение быка из Куальнге». Я верила ей, потому что она имела диплом по истории университетского колледжа Дублина, да, признаться, поверила бы, вздумай она утверждать, будто динка это чоктавы, или Десять последних племен, или кто бы то ни было, поскольку она могла убедить в чем угодно и кого угодно. В Мокило у нас было в обычае после долгого трудового дня лежать в душной палатке под противомоскитной сеткой, где Нора, потягивая из жестяной кружки виски («капельку, для поддержки»), распространялась насчет того, что мы принадлежим к вымирающей расе и Вавилон, увы, при всем его золоте и мощи, не может убедить наших женщин вынашивать и рожать детей, а наших детей перестать губить себя или хоть как-то сдержать всю ненависть этого мира. Она спрашивала, не кажется ли мне, что все идет к краху? Может быть, это случится не в следующем году или даже не при нашей жизни, но клеймо смерти уже лежит на нас всех. Умирает церковь, умирает общество. Нет, речь шла не о том, что все это исчезнет бесследно, а о гибели прежних форм и возникновении новых, коим Господь дарует новую славу. Ведь даже Рим после разграбления варварами не исчез вовсе, но обрел новую суть, а церковь, как и он, принадлежит миру сему, а стало быть, смертна.
«Смертна». У меня в ушах так и звучит ее голос, ирландский акцент, становившийся заметнее пропорционально выпитому виски… Наверное, все это говорилось по пьянке, но я никогда не видела, чтобы она выпила хоть глоток между восходом и закатом. Нора обладала железной волей, и лишь когда спускалась африканская тьма, ей требовалась «капелька для поддержки». А кому, на хрен, не требовалась?
Мы ждали полнолуния, когда нашей группе предстояло отправиться в более или менее осаждавшийся правительственными войсками городок Пибор, где у нас находился госпиталь для беженцев. Наконец все прибыли, комплектование завершилось, и наша группа — пара сестер с врачебными дипломами, медсестры, санитарки и технический персонал — была готова. Среди них я встретила первую кровницу, виденную мною в жизни, сестру Тринидад Сальседо из Майами. Ее ни мое появление здесь, ни то, кем я стала, похоже, ничуть не удивило, а вот я страшно поразилась, найдя ее приятной, деятельной, умелой, но совершенно обыкновенной женщиной, а не некой странной мистической фигурой, которой она представлялась мне в Майами. Нора, узнав об этом, пояснила, что «это не Трини скукожилась, а ты подросла». Оказалось, что Трини была ученицей Норы и когда-то, давным-давно, с ней жила, что вызвало у меня ревность, то есть, конечно, призрак ревности. О чем я не преминула рассказать Норе, и мы с ней вместе посмеялись.